Искатель, 2014 № 05
Шрифт:
Легко. Первое ощущение, когда он начал приходить в себя. Он не чувствовал тела. Его просто не существовало! Подумал, вдруг попал на небо, как говорили старики, доживавшие последние дни в бараках. Там тело не нужно, только душа. Нет, глаза открылись, поднял хваталки увидел странные, почти прозрачные человеческие руки с белой просвечивающей кожей, пронизанные синими венами и красноватыми артериями. Сел. Ноги — человеческие, хоть и такие же полупрозрачные, в венах, мышцы видны, можно потрогать.
Он лежал в длинной белой рубахе на отдельной кровати, в отдельной комнате со светлыми стенами. Окно слева. Огромное, чистое, стеклянное, незарешеченное.
Дверь прямо напротив него. Полуоткрытая.
— Я на небе — Тихо и неуверенно.
Из-за косяка выглянула озабоченная мордашка,
— О! Ты очнулся Ребят, он проснулся уже! Привет, Ратибор… То есть, Ратиш. Я Лана!
Так началось их знакомство.
Она подошла, села на краешек кровати и вылила на него океан информации. Сначала его позабавило, что она тараторит без умолку. Похоже, девушка едва донесла сведения до него, не расплескав. Про то, как нашла его в приграничной зоне. Потому что бегает туда каждое утро — вдруг кто из мутантов бежал. И вот, впервые за два года ей повезло. Конечно, в первую очередь, везунчик-то он. Ему вообще потрясающе фартило. В последние два года ввели новую программу охраны мутантов-резервистов и разместили их где-то в иновременье. Доктор Франкенштейн или попросту Франк, который его оперировал, случайно узнал. У него остались каналы из прошлой жизни, как она их назвала. Теперь, чтобы невозможны стали попытки удрать к людям, резервацию удалила во времени — не то вперед, не то назад — скрывают.
— Тут, вишь, зона такая, приграничье — не отлаженная… Потому отсюда и ушли люди в незапамятные годы — тут время путается. Какая-то ерунда с ним случается, — объясняла Лана. — Мы потому здесь и поселились будто открывается какое-то окно, и к нам сыплется народ. Ну, те, кому удается проскочить сквозь барьер с той стороны. Редко-редко, но случаются перебои. Как вот с тобой.
Постепенно в комнату стали заглядывать незнакомые люди, улыбались, подходили к стене, трогали — оттуда выползала вязкая дымчато-прозрачная масса, превращаясь в кресла, рассаживались. Он подумал, что никогда не видел сразу столько людей вокруг себя. Людей… Добрые Наставники, а он-то кто Тоже человек! И вполне имеет право разговаривать с ними! Мечты сбываются.
— Вы кто — Робко, опасаясь поучительного электрошока или грубого оклика.
Они заговорили. По порядку и разом, перебивая друг друга, опрокидывая на его сознание новые и новые подзатыльники — один больнее другого.
Он попал к тем, из анекдота, кто в резервации уже ничего не расскажет. Они подтвердили, что бывший Розовый такой же человек, как и наблюдатели из людей. Просто ему выпала в младенчестве дурная карта — попасть в число поставок госзаказа на мутацию. Есть в их чудесном отечестве такая статья в конституции — все население страны свободно, не обременено никакими заботами и счастливо. Народ кормится и развлекается даром. Но каждая семья обложена налогом, обязующим поставлять определенное число детей для нужд родины. Проще говоря, обеспечивать страну рабами. Каждый второй ребенок в семье отправляется в резервации для мутантов. Всякий неженатый-незамужний член общества имеет право существования на должном уровне, если поставит необходимое количество спермы-яйцеклеток для выращивания обслуживающего персонала в государственных масштабах. На вопрос зачем нужен панцирь, ему ответили, мол, как же тогда различать людей и нелюдей. Ведь мутанты автоматически попадают в разряд обслуги, с которой не полагается церемониться, а делать, что угодно. И даже смерть такого существа выглядит совершенно естественной, словно муху раздавил — только зеленая слизь остается, когда тело растворится в кислоте, вытекшей из капсулы, раздавленной внутри навеки закованного в бронежилет человека.
Бывшие рабочие особи в созданной доктором коммуне не ощущали себя обиженными судьбой или рационалистичным государством. Им жилось нисколько не хуже, чем в бараках резервации. Они ели и пили вволю, ничем себя не обременяли. Разве что установили наблюдение за границей, отмечая прибытие себе подобных, чтобы вернуть несчастным человеческий облик, ввести в курс, пристроить. Заботы радовали, ведь оттуда бежали крайне редко. Группа к моменту его прибытия состояла из двенадцати человек.
— А доктор…
— Франкенштейн, — перебила его Лана. — Он верный налогоплательщик. Был
Зашел вчерашний хирург Ратиш узнал его по глазам — улыбавшимся, хотя брови оставались сдвинутыми. Он осторожно погладил девушку по голове, поинтересовался, как пациент чувствует себя после операции.
— Девочку нам не обижай, — кивнул в ее сторону. — А то мы добрые и милые, однако, с норовом.
Лане исполнилось недавно, по словам Франкенштейна, семнадцать лет, она проявляла эмоции непосредственно, мысли и чувства не скрывала. И сейчас смотрела на бледное (кожа внутри панциря истончалась и становилась почти бесцветной, со временем приобретая нормальную пигментацию) лицо новенького с восторженным обожанием. Ее назвали Светланой, потому что собственного имени она не помнила, а новое по всем статьям подходило ей казалось, она несла в мир свет и радость. Лана была единственной удачливой девушкой в компании разновозрастных мужчин, и все они галантно охраняли ее, ревностно оберегая друг от друга, объясняя, мол, она еще маленькая. Хотя кое-кто втайне хаживал к одиноким и неприхотливым налогоплательщицам. Одна даже отдала плод связи сотрудникам ювенальной полиции для мутаций.
— Родители страдают, конечно, больше всех, — завершила Лана рассудительно. — Думаю своих порадовать. Обязательно найду мамочку и останусь в семье!
Один из сидевших в кресле хмыкнул. Пробасил, мол, она так не сделает. Потому что непременно уничтожат.
— Беглых мутантов обязаны уничтожать, — подтвердил другой, с отросшими светлыми волосами на голове. Такими, о которых мечтал когда-то Розовый. — И вообще — мы не платим налогов, ведь по всем документам нас, бывших резервистов, нет. А нет — потому как мы числимся в нелюдях. А это же налог в чистом виде, сданный, возврату и обмену не подлежит. Вот потому нам приходится скрываться. По крайней мере, за едой и одеждой ходим в магазины с автоматическим обслуживанием и поодиночке, чтобы не светить всю компанию.
— Ну, как правило, — смущенно покосилась на доктора девушка.
Наиболее тяжкой стала весть о боготворимом резервистами Великом Учителе народов.
— Его вовсе не существует, — сообщил доктор, который знал об этом, как он сам заявил, слишком много. — Видишь ли, Учитель — прекрасно разработанная и исполненная программа, с младенчества внедренная людям в психику. Программа, в основе которой характер и поведение некогда существовавшего лидера. Образ, используемый для возжигания любви и поклонения. Божество, которого нет. — Франкенштейн тяжело вздохнул, прошелся туда-сюда по комнате, потер руки, повернулся к Ратишу. — Есть некий электронный разум, аналитик, логично руководящий и направляющий. С перекосами, но, в целом вполне жизнеспособное общество создал и управляет. А человека не существует! — Развел он руками, цыкнул огорченно и вышел.
За ним потянулись остальные.
Идеалы рассыпались. Он еще острее показался себе уродом. Посмотрел на свои руки, с настоящими человеческими пальцами, обтянутыми полупрозрачной кожей. Мутант, — горько пронеслось в голове. И подумалось напрасно он все это затеял. Работал бы спокойно в резервации и жил, наполненный до краев оболочки идеей творить добро. Теперь придется существовать так — бессмысленно, бесцельно…
Дни складывались в недели, месяцы. Он ежедневно занимался на тренажерах, чтобы мышцы, совершенно неподвластные ему в первый день освобождения, начали действовать без привычной брони на теле. Кожные покровы уплотнялись, касания становились менее болезненными. Он обретал нормальный облик. Постепенно начало мучить вынужденное безделье. По сути, заняться оказалось нечем не только бывшим резервистам. Налогоплательщиков, как он понимал, обязали заниматься одним — платить налог младенцами, то есть их долг состоял в спаривании во благо страны и народа.