Искатель утраченного тысячелетия(изд.1974)
Шрифт:
– Нет ли лишнего билета?
– К сожалению, нет!
Солнце заходит.
Иду мимо театрального подъезда с его могучей колоннадой. До начала спектакля еще минут пятнадцать… Случайные реплики, возгласы. Голоса звучат то с улыбкой, то с легким возбуждением. Время идет. Все нетерпеливей взгляды тех, кто ожидает запоздалых друзей и знакомых.
У подъезда тревожно шагали девушки и юноши – непременные посетители всех премьер, смелые театральные «правонарушители» – гроза билетных контролеров. Они самые требовательные и горячие ценители искусства. Тут свои
Но слушать некогда, время истекает.
Я поднялся по ступенькам театра.
– Нет ли лишнего билета? – кинулся ко мне молодой человек в белых брюках и пестрой рубашке. Маленькая бородка, блестящие глаза, стремительные движения.
Я поколебался: хотелось иметь спокойных соседей. А этот?!
– Я приехал в командировку, – начал незнакомец, – уезжаю завтра на Колыму. – Он смотрел на меня жалостливыми глазами.
Я сунул руку в карман за пропуском.
Юноша увидел мой жест. Смутился.
– Простите! Я, кажется, напутал… Я аспирант. Моя фамилия Савушкин. Живу в Москве, в общежитии педагогического института. Я, собственно, не о себе, хочу провести на спектакль своего руководителя темы – вот он внизу под деревом ждет меня, видите?
А вокруг нас уже образовался целый кружок жаждущих попасть на спектакль.
Савушкин просительно прижал руку к сердцу. Я смягчился.
– У меня пропуск на три лица, – сказал я Савушкину, – так что и вы, если хотите… Пожалуйста!
– Спасибо, конечно! Сергей Тимофеевич! – Савушкнн сделал пригласительный жест и скромно отошел в сторону.
Неторопливой легкой походкой подошел к нам невысокий худощавый человек. Седые виски, пестрая тюбетейка, просторная бархатная куртка, какие носили художники в конце XIX века. Загорелую шею обрамлял ослепительно белый отложной воротничок.
– С кем имею честь? – поклонился подошедший.
Я назвал себя.
– Ильменев Сергей Тимофеевич. Премного благодарен за любезность.
Я взглянул на часы. Еще рано. Достал сигареты. Предложил Ильменеву.
– Благодарствую. Не курю. Мои живые экспонаты не позволяют. А спички при себе держу. Всегда.
С этими словами Ильменев быстро вынул коробочку и зажег спичку.
– Вот это коробочка! – восхитился я, различив на ней рисунок и надпись: «Наш ответ Чемберлену» – спичечная коробка двадцатых годов! И подумал с душевным волнением: «Какие исторические вихри веяли над тобой, когда держал тебя в руках художник, сын своего века… А минуты горести или радости, когда твой владелец зажигал спичку… Какие руки держали тебя, какие ветры тушили огонек твоей спички?..»
– Я биолог, а по страсти – собиратель-коллекционер, – сказал Ильменев. – Вот вы пригласили меня в театр, а я приглашаю вас к себе в Ухтомск, в свой подвал. Подвал чаяний и великих недоразумений.
– Как вы сказали?
– Повторяю – я собиратель. Там у меня вы столкнетесь не только со спичечными коробочками. Станете свидетелем горестных недоразумений великих умов, их столкновений с обществом, с эпохой, с природой. Вот, например, что вы скажете о Марате?
– Как «что»? Деятель Французской
– Вы еще многого не знаете.
С этими словами Ильменев вытащил из кармана своей бархатной куртки пачку библиотечных карточек, порылся в ней и протянул мне одну:
– Вот, читайте.
На карточке стоял № 38. И я прочел: «Марат, великий деятель Французской революции, знаменитый «Друг народа», был врачом и физиком. Написал в свое время работу (она получила премию Руанской академии): «Определить степень и условия, при которых можно рассчитывать на электричество при лечении болезней».
Итак, Марат предвидел, что в будущем появится новое направление в медицине – «электромедицина».
– Любопытно, спору нет, – сказал я. – Приеду непременно.
Ильменев протянул мне карточку с адресом:
– Известите. Я вас встречу.
Раздался звонок, и мы вошли в театр. Отыскали три места в шестом ряду, сели. Партер постепенно заполнялся зрителями.
– Повезло мне! – услышал я оживленный голос. – Понимаешь, друг, ведь всего на три дня в Москву приехал, а мне билеты достали! Быть в Москве – и попасть в такой театр! А в котором часу спектакль кончается? Мне еще на Центральный телеграф поспеть, разговор у меня заказан на двадцать три. Поспею?
Меня словно что-то толкнуло: а не сегодня ли у меня междугородний разговор? Опустил руку в карман. Вот она, квитанция заказа. Так и есть! Сегодня в двадцать тридцать. Забыл! Вызвал к телефону Вильнюс и забыл! Скорей домой.
Торопливо простившись с Ильменевым и Савушкиным, я помчался к выходу.
«Вот незадача! – упрекал я себя. – Не посмотрю спектакль…»
Я кинулся к Малому театру: такси… такси…
Но какая очередь на такси!
ПОДВАЛ ЧАЯНИЙ И ВЕЛИКИХ НЕДОРАЗУМЕНИЙ
Было почти темно, когда пригородный поезд остановился на минуту у тихой платформы. Ильменев сердечно пожал мне руку.
– Теперь перейдем через железнодорожное полотно, – сказал он.
Через пять минут мы остановились перед небольшим пмпнрным особнячком – четыре традиционные колонны и дорический портик с причудливым гербом.
Мльменев постучал в маленькое оконце подвала.
– Это, как бы сказать, рабочее помещение «музея». Из подвала лестничка ведет в дом, – пояснил он.
Оконце приоткрылось. Мы увидели женскую фигуру со свечой в руке:
– Пожалуйста, входите, Сергей Тимофеевич.
Спустились в подвал.
– Удивляетесь свече? – спросил Ильменев с легкой усмешкой. – Некоторые мои живые экспонаты очень консервативны и не признают изобретения Яблочкова – Эдисона. Похоже на чудачество? Что поделаешь: ведь люди привыкли приклеивать каждому коллекционеру ярлык чудака. Л на деле он сам приклеивает ярлыки к своим неживым экспонатам и… к тем из живых, кто заслужил. – И он взял из рук женщины свечу. – Мою кунсткамеру можно рассматривать и днем и ночью, – сказал Ильменев. – В этот вечерний час дневные звери, птицы и цветы засыпают, а ночные – просыпаются. Не угодно ли взглянуть?