Искатель. 1962. Выпуск №5

Беляев Александр Романович

Такие «гонки» собирают во Франции немало зрителей.

О'ГЕНРИ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПАРИКМАХЕРА

11 сентября 1962 года исполнилось сто лет со дня рождения известного американского

писателя О'Генри Вильям Сидни Портер (О'Генри — псевдоним писателя) прожил короткую, но трудную жизнь — беспрестанные поиски работы, вынужденное скитание в Гондурасе, годы тюрьмы — расплата за доверчивость, одинокая жизнь в Нью-Йорке… И, несмотря на это, через всю жизнь он пронес любовь к людям и веру в них.

Мариэтта Шагинян писала о рассказах О'Генри: «Главная их прелесть — это вера в нравственную мощь своего народа. Помраченная, но неисчезнувшая человечность светится читателю в каждом из его героев; и что особенно дорого, симпатия к этим людям вызывается в вас не авторским состраданием, а любовью и уважением автора к своему народу».

Нам, сегодняшним читателям О'Генри, хочется присоединиться к этим написанным давно строкам и сказать: спасибо писателю за добрые, искрящиеся смехом, человечные рассказы!

В этом номере «Искателя» печатается малоизвестный рассказ О'Генри, взятый из журнала «Интернациональная литература» 1940 года.

_____

Когда репортер «Почты» вошел вчера в парикмахерскую, все стулья были заняты ожидающими, и на мгновение у него блеснула надежда, что он сможет избежать пытки.

Но взгляд парикмахера, мрачный и зловещий, устремился прямо на него.

— Ваша очередь следующая, — сказал он с сатанинско-злобной усмешкой, и репортер в безнадежном отчаянии опустился на жесткий табурет, привинченный к стене.

Через несколько секунд раздался треск, потом грохот, и клиент, над которым парикмахер закончил операцию, вылетел из кресла и бросился вон из салона, преследуемый негром, злобно тыкавшим в него платяной щеткой, из которой предательски торчали деревянные шпеньки и гвозди.

Репортер кинул последний долгий взгляд на солнечный свет, булавкой пришпилил к галстуку записку со своим адресом на случай, если свершится худшее, и уселся в кресло.

В ответ на суровый вопрос парикмахера он сообщил, что стричься не собирается, но его слова были встречены взглядом недоверия и презрения.

Кресло взметнулось и застыло в наклонном положении; парикмахер взбил мыльную пену, и по мере того, как смертоносная кисть последовательно лишала репортера зрения, обоняния и слуха, он погружался в оцепенение; из этого состояния его вывел громкий лязг стального инструмента, которым парикмахер соскребал с него пену, тут же вытирая лезвие о его пиджак.

— Нынче у нас все разъезжают на велосипедах, — сказал парикмахер, — и не так-то легко будет нашим светским бездельникам бахвалиться, будто этот вид спорта только для них. Сами подумайте, ведь вы никому не можете запретить кататься на велосипеде, а улицы — они для всех.

Я вот и сам считаю, что это неплохое занятие, и оно с каждым днем прививается все больше и больше. Пройдет совсем немного времени, и езда на велосипеде станет таким обычным делом, что — какая-нибудь дамочка верхом на такой штуке будет обращать на себя не больше внимания, чем когда она просто прогуливается. И это хорошая гимнастика для дам, можно даже примириться с тем, что они, сидя на велосипеде, выглядят точь-в-точь как мешок, набитый дерущимися котами и перекинутый через бельевую веревку.

А каким только пыткам они себя не подвергают, чтобы стать похожими на мужчин! Почему это, если женщина хочет заниматься спортом, она непременно должна придать себе залихватский

вид? Если бы я вам только рассказал, какую шгуку со мной выкинула одна девчонка, вы бы просто не поверили!

Тут парикмахер бросил такой взгляд на репортера, что тот, с нечеловеческим усилием вынырнул из мыльной пены, поспешил убедить мастера в готовности верить каждому его слову.

— Как-то прислали за мной, — продолжал парикмахер, — чтобы я пришел на Мак-Кини-авеню и захватил с собой бритву и прибор. Пошел я. Подхожу к дому. Вижу — красивая молодая леди катается около ворот на велосипеде. На ней короткая юбка, гетры и куртка мужского покроя.

Подошел я к подъезду, постучал. Меня провели в комнату. Через несколько минут входит эта самая леди и усаживается на стул, а за ней следом входит пожилая дама, должно быть ее мамаша.

— Побрейте меня, — говорит девица, — два раза, начисто.

Я просто обомлел. Но все же разложил свой прибор. Ясно было, что эта девица командует всем домом. Старуха мне потом сказала шепотом, что ее дочка верховодит девицами, которые стоят за раскрепощение женщин, и что она решила отпустить усы и таким образом заткнуть за пояс всех своих подруг.

Так вот, прислонилась она к спинке стула и закрыла глаза. Я окунул кисточку в пену и провел по ее верхней губе. Тут она как вскочит со стула да как уставится на меня.

— Как вы смеете оскорблять меня? — кричит. — Вон из моего дома немедленно!

Я прямо остолбенел. Потом подумал, что, может быть, она немного не в себе, собрал свои инструменты и направился к двери. Но тут ко мне вернулось присутствие духа, и я сказал:

— Честное слово, мисс, я ничего обидного вам не сделал. Я всегда веду себя как джентльмен, когда это уместно. Чем же я вас, позвольте узнать, оскорбил?

— Что я, абсолютная дура, по-вашему, и не могу распознать, когда меня целует мужчина?

— Ну, что вы на это скажете? — спросил парикмахер, большим пальцем старательно засовывая в рот репортера унцию мыльной пены.

— Да, такой истории трудно поверить, — сказал репортер, призвав на помощь все свое мужество.

Парикмахер прекратил бритье и вперил в свою жертву такой свирепый взгляд, что репортер поспешил добавить:

— Но, разумеется, так оно и было.

— Так и было, — сказал парикмахер. — Я вовсе не прошу верить мне на слово. Я могу доказать это. Видите вон ту голубую чашку на полке — третью справа? Это та самая, которую я брал с собой в тот день. Надеюсь, теперь вы мне верите?

— Кстати о плешивых, — продолжал парикмахер, хотя никто ни словом не обмолвился о плешивых. — Мне вспоминается, какую шутку сыграл со мной один субъект вот здесь, в Хьюстоне. Вы знаете, что ничем на свете нельзя заставить расти волосы на лысой голове. Масса всяких средств продается для этого, но уж раз корни омертвели, их ничем не оживишь. Как-то, прошлой осенью, заходит ко мне в парикмахерскую один человек и просит побрить его. Голова у него была совершенно лысая и гладкая, как тарелка. Все средства в мире не вырастили бы ни единого волоска на его голове. Я этого человека видел в первый раз, но он сказал мне, что держит огород на краю города. Так он приходил ко мне раза три бриться, а потом как-то попросил меня порекомендовать ему какое-нибудь средство для рощения волос.

Парикмахер потянулся рукой к полке и достал кусочек липкого пластыря. Потом ловко резанул репортера по подбородку и наклеил ему пластырь.

— Когда в парикмахерской просят средство для рощения волос, — продолжал он, — отказа в этом не бывает. Всегда можно приготовить смесь, которую человек будет втирать себе в голову, пока не обнаружит, что никакой пользы от нее нет. А тем временем он будет ходить к вам бриться.

Я сказал своему клиенту, что изобрел такой эликсир, который заставит расти волосы на самой плешивой голове, только запастись терпением и употреблять его продолжительное время.