Искатель. 1965. Выпуск №4
Шрифт:
Дверь. Тоже стала живой. Отпихивает, когда снимешь ее с задраек, потом тянет за собой. Ничего…
Добрался.
В радиорубке было тепло, очень светло и уютно, но я понимал: что-то и здесь должно быть не так.
Федор кивнул:
— Садись.
Я сел, навалился на него плечом и ухватился за край стола. И тут же уперся локтем в переборку, чтобы не сползти с рундука — теперь Федор на меня навалился.
— Ничего, — сказал я.
— А?
— Нет, я ничего…
— База
Слышно было хорошо, просто оглушительно — наушники пришлось сдвинуть на виски. Но я не принял: какие-то цифры, буквы… Не группами, без системы.
— Это позывные. И кодовые сочетания. Вот таблица — код, познакомься.
Федор включил передатчик.
Мягко гудели умформеры, а море шумело невнятно, только когда в борт ударяла особенно сильная волна, рубку наполнял гул. И медный штырь — вывод антенны начинал мелко-мелко дрожать.
В наушниках ворочались знакомые шорохи, коротко взрывались атмосферные разряды — с таким звуком, словно кто-то чиркал и зажигал спички, и попискивали, басили, шептали голоса радиостанций. Это был эфир — совсем особый, отдельный, никому, кроме радистов, не ведомый мир. Он заполнял сейчас черные чашечки наушников, каждый провод, лампы за щитками, любое стеклышко и любую стрелку приборов — всю радиорубку, а ее мотало где-то в море.
…Я посмотрел на Федора. Старшина сидел без шинели, в робе, его скуластое лицо было спокойно и сосредоточенно.
Закончил связь, выключил передатчик.
— Далеко мы идем, товарищ старшина?
Если бы он ответил: «В Америку», я бы не удивился — сейчас и это казалось возможным.
— Встречаем союзников, — сказал Федор. — Караван транспортов. Встретим их в точке рандеву и проводим до Мурманска. Ты РСБ изучал?
— Да.
— Настройся на волну двести четыре метра… Правильно. Сколько знаков принимаешь?
— С зуммера сто десять. Из эфира меньше, конечно.
— У нас тут скорости небольшие, — сказал Федор.
«У нас» — это значило в мире радистов, а удары в борт и шум за бортом только подтверждали его существование. И оттого, что он, такой знакомый мне всеми звуками и запахами, жил на корабле, был со мной в море, я почувствовал себя здесь нужным.
— Костя был хорошим радистом?
— Он и есть хороший радист.
— Я понимаю. Не так спросил! В общем…
— В общем да, — сказал Федор, оттаивая. Потом посоветовал: — Ты расстегни шинель, жарко.
Он не предложил: «сними», и я знал почему — если тревога, мне наверх к орудию. По боевому расписанию.
— Вызывают!
— Слышу, — старшина пододвинул мне стопку бланков. — Тоже принимай.
Слышно было куда слабее, чем несколько часов назад. Но все
— Все правильно. Теперь оформи. Здесь время приема.
Восемь часов пятнадцать минут…
— Отнеси командиру.
— Свою?
— Свою.
Я выбрался из рубки, потянулся — все поплыло перед глазами, в ушах зазвенело.
Постоял около трапа.
В приоткрытый верхний люк из боевой рубки пахнуло холодом. За глухой переборкой слева грохотали моторы. Справа от меня в открытой двери была видна спина акустика.
У него там тоже свой мир. И за переборкой свое: жара, мотористы вытирают ветошью замасленные руки и в грохоте немо, открывают рты. Но понимают друг друга. А наверху, в боевой рубке, командир. Живой корабль!
Я стал подниматься по трапу, раскачиваясь, как на маятнике.
Это все настоящее, все на самом деле: неустойчивый, тускло освещенный отсек, стертые до блеска ступени трапа, листок радиограммы у меня в пальцах… Принял радиограмму я, и качает на трапе меня… Вместе с моим кораблем. Я чуял, что живу минуту редкую, прислушался к этой минуте и, казалось, уловил, как она пульсирует.
— Товарищ командир, радиограмма!
В иллюминаторы перед рулевым и в открытый верхний люк проникал утренний свет, такой слабый, что нактоузный огонь еще не выключали. В рубке было сумеречно, но видно все. Командир стоял справа от рулевого, спиной ко мне. Почти не оборачиваясь, он протянул руку, взял у меня бланк радиограммы и наклонился к нактоузу, чтобы прочитать. Обернулся:
— Приняли сами?
— Слышимость хорошая, — сказал я.
По-прежнему тонко звенело в ушах. Было легко, невесомо…
Рулевой покосился через плечо — я узнал Андрея, подмигнул ему.
— Прямо по курсу корабли! — крикнул откуда-то сверху сигнальщик. — Транспорты и эсминцы. Дистанция…
Дверь в рубку распахнулась. В овале встала двухцветная картина: серый движущийся пласт моря под белесым небом. Пласт перекосился, метнулся вниз, исчез — и все заслонила фигура боцмана.
— Союзники, — сказал он, глядя на командира.
— Союзники! — сообщил я, спустившись в радиорубку.
Федор кивнул.
— Это и есть точка рандеву? — спросил я.
— Она…
— Пойду посмотрю?
Старшина пожал плечами, удивленно улыбнулся:
— Посмотри…
Длинный, непрерывный звонок боевой тревоги ударил но мне уже на трапе — припал к нему на долю секунды и тут же бросил вверх, на палубу.
Ящик с обоймами я увидел издали. Обрадовался. Потом близко. И — руки заряжающего.