Искатель. 1965. Выпуск №5
Шрифт:
— Да нет! — сказал я. — Не могло этого быть!
— Ты положи обойму, — разрешил Кравченко.
Наплывал и снова редел туман. Плеск за бортом, жужжание локатора на мачте — все звуки глохли в нем.
Я положил обойму.
Не могло этого быть! Никогда! Не могли мы погрузить катера, как багаж, а сами возвращаться домой пассажирами!
Прошло несколько минут.
Английский эсминец возвращался, мы увидели с правого борта его силуэт. С корабля коротко помигали нам прожектором. Напряженно, на высокой ноте пели дизели эсминца.
Их
Некоторое время наш катер еще шел вперед, потом опять стал разворачиваться. Значит, сняли они команду с транспорта. Можем и мы возвращаться.
Было как-то не по себе… Словно еще тянулись те полминуты, что простоял на палубе один. Я вслушивался в каждый звук на мостике, следил за каждым движением Кравченко, но слушал и смотрел будто со стороны. Замер у ящика с обоймами и одновременно метался. Думал сразу о тысяче вещей и ни о чем толком, и горевал, и готов был обрадоваться чему-то, и торопился додумать самое главное. Это было как последние две-три затяжки… Две-три, а потом — окурок в сторону и вместе с ним все, что не дожито, не додумано, а там будь что будет!
В общем боялся — если можно этим словом объяснить все. Но если даже боялся, я мог спокойно самому себе в этом признаться.
В стороне мостика раздался голос:
— На локаторе! Вижу цель. Курс…
Моторы взревели.
Катер рванулся в туман. Шли самым полным. Не знаю, долго ли… Вдруг прояснилось, и стало видно все: слева открытое пространство, свободное от тумана, справа от него густая, четкая пелена, как дымовая завеса, а впереди, почти прямо по курсу, — подлодка.
Она шла в позиционном положении: над водой торчала рубка — перед ней медленно оседала ноздреватая от пены волна — и впереди темнела, окупаясь в бурун, часть носа.
Подлодка кралась за караваном, в туман… Ей недалеко было до той пелены, первые белесые клочья уже срывались с косо натянутой антенны!
Волна перед рубкой еще не осела — ахнули выстрелы нашего орудия. Затакали пулеметы.
Шли прямо на подлодку. Нет, она не успевала скрыться!
И не было больше ничего на свете — только мы и они, наш катер и подлодка. Враг. Застигнутый убийца. Передавая обойму, я на секунду увидел: рубка не накренилась вперед, погружалась. Там мелькнули какие-то красные пятна.
Мы сближались.
— Дробь! — с досадой крикнул Кравченко.
А!.. Больше нельзя было стрелять. Исчезал уже край рубки. Косо, в пене. Нельзя было опустить ствол орудия так низко. Вскинулся на волне, все заслонил нос катера. Последнее, что я увидел. — антенные стойки над рубкой подлодки. Рубка уже скрылась, а они культяпками торчали из воды прямо перед нами, мы почти доставали их.
«Охотник» рванулся вправо.
Моторы взвыли на предельных оборотах, но ход почему-то резко замедлился. С кормы донеслись крики.
«Уйдет!» — подумал я.
Ускользнула бы. Но тут из тумана выскочил другой наш катер. И почти сразу исчез,
Наш катер описывал широкий круг.
— Положи обойму.
Она была у меня в руках с той минуты, когда прекратили огонь. Еще холодила руки.
Я положил, опять начинал чувствовать качание палубы под ногами, опять возвращаясь к тому, что не успел додумать, — только ощутил как острую, щемящую радость: ведь если бой, значит мы почти дома…
— Человек за бортом!
Кравченко толкнул меня:
— Где? Не видишь?
— Нет…
— Два человека за бортом! — крикнул сигнальщик.
— Вон они!..
С левого борта в темной воде болтались два ярко-красных капковых бушлата. По воде летучими клочьями скользил туман. Как поземка… Бушлаты яркими поплавками ныряли метрах в десяти один от другого.
Мы медленно приближались к ним.
Уже можно было различить головы: одну светловолосую, не покрытую, другую — серую.
— Да это же с подлодки, — заорал я, вдруг сообразив. — Фашисты! Сам видел, точно!
— Что ты кричишь? — сказал Кравченко. — Иди туда, может, понадобишься.
Светловолосый был ближе — ему первому бросили круг.
Боцман бросал.
Линь мелькнул в воздухе и пропал в волнах, а следом — совсем недалеко от светловолосого — плюхнулся круг. Немец забарахтался, мелькнуло и исчезло его потерянное лицо — поднырнул под круг, продел руки.
— Знает! — буркнул Пустошный. — Надраивай…
Стали подтаскивать. Линь натянулся — надраился.
С него сыпались капли.
Руки немца, продетые в круг, повисли, волосы мочалила вода.
— Гошин, бросай второму! — крикнул боцман.
Первого подтащили к борту. К тому месту, где я когда-то стоял вахтенным у трапа. Тут между двумя леерными стойками вместо натянутых лееров — цепочка. Ее снимают, когда нужно перекинуть на берег сходню. Сейчас тоже сняли.
— Вытаскивай. Хватайся живей…
Мы нагнулись, потащили — кто за ворот, кто за рукава капкового бушлата. Голова светловолосого болталась. Мертвые губы задели мне по руке, я вздрогнул.
Второй плавал метрах в двадцати — держался за круг. Лицо было повернуто в нашу сторону.
Первого вытащили на палубу.
— Вот это акула! — процедил я.
— Нахлебался. Волоки сюда… Кранец! Под спину ему.
— Как, боцман? — окликнул с мостика командир.
— Откачаем…
Пустошный нагнулся над немцем.
Командир вышел из рубки.
Я оглянулся — второго вытаскивали на палубу. Там помощь не требовалась. Сам встал, шагнул от борта и медленно поднял руки вверх. Фашист… Он был высок, похож на лыжника в красном бушлате и серой шерстяной шапке, натянутой на голову. Мокрое лицо сморщилось — вот-вот чихнет или заплачет.