Искатель. 1966. Выпуск №3
Шрифт:
— Рупь! — коротко ответствовал он в припадке вдохновения.
— То есть как это рупь? — ужаснулся дворник.
— Вот так, рупь… Меньше нет расчету. Время позднее. Устал… Да ты с возчиками договорись, они дешевле согласятся. А то подожди до утра, найдешь и таких, за пятиалтынный согласятся.
— Сказано тебе, сейчас требуется вывозить. Квартальный посулился оштрафовать в случае чего, — сказал дворник, пропустив мимо ушей предложение поговорить с возчиками. — Да у тебя совесть-то есть?
— Совесть есть. Денег нету.
— Возьми
— Ладно, — сказал Антошин после видимой душевной борьбы. — Давай полтинник.
Договорились на сорока копейках.
— Я, пока сани придут, похожу, — сказал Антошин. — А то мне зябко.
Теперь он имел законнейшее основание бродить вокруг заветного дома.
Для лучшего обзора он перешел на противоположный тротуар. За узорной железной оградой красовался затейливый, с витыми, как хала, колоннами, еще не совсем достроенный морозовский особняк.
— Ты смотри, далеко не уходи! — крикнул ему дворник. — Сани вот-вот будут!
— Я только маленечко пройдусь! — крикнул ему в ответ Антошин. — Зябко же.
Было тихо и безлюдно. Только на перекрестке, на углу Воздвиженки и Большого Кисловского, подвыпивший подпоручик шерстил толстого пожилого городового за то, что тот не отдал ему честь. Городовой стоял в положении «смирно», лицо его выражало покорность судьбе, а подпоручик, пророчески потрясая руками в желтых лайковых перчатках, наскакивал на него:
— Распустились, мерзавцы!.. Ты куда, хам, глядел?
Городовой только пыхтел, держа руку у низенькой черной барашковой шапки с разлапистой, ярко начищенной бляхой.
— Никак нет, ваше благородие, я не хам-с!.. Я его императорского величества старший унтер-офицер-c!
А подпоручик все больше распалялся. Уже стояло поблизости несколько зевак, и городовой в короткую паузу, когда подпоручик замолк, чтобы маленечко передохнуть, с его разрешения прорычал:
— А ну, р-р-разойдись!.. Чего не видели!..
Антошин послушно отошел, повернул обратно, и у него перехватило дыхание: метрах в ста по Большому Кисловскому со стороны Большой Никитской улицы шел торопкой, упругой походкой, чуть склонив набок голову в шапке пирожком, коренастый, невысокий молодой человек в черном пальто с мерчушковым воротником.
Он!..
Лигошину сразу стало жарко. Он расстегнул полушубок, вытер рукавом вспотевший лоб и пошел навстречу, не чувствуя под собой ног, с затуманенными от счастья глазами. И с каждым шагом он все больше убеждался, что не ошибся…
Он не мог больше идти. У него подкашивались ноги. Он подождал, пока молодой человек не поравнялся с ним, глянул ему прямо в его карие живые глаза (Антошин стоял под газовым фонарем) и прерывающимся голосом, с непередаваемой нежностью пролепетал:
— Товарищ Ленин!.. Здравствуйте, товарищ Ленин!.. Молодой человек остановился, с любопытством окинул его быстрым смеющимся взглядом с головы
— Ошибаетесь, мой друг. Моя фамилия не Ленин. Вы меня, вероятно, с кем-то спутали.
Ну конечно же, в девяносто четвертом году его партийная кличка была не Ленин. Кажется, «Старик». Как он это мог упустить из виду!
— Владимир Ильич! — прошептал тогда Антошин, не заметил, как по его щекам покатились слезы восторга. — Владимир Ильич, здравствуйте!..
Молодой человек осторожно глянул Антошину в глаза.
— Предположим, что меня и в самом деле зовут Владимир Ильич… Ба, да вы никак плачете! Позвольте узнать, почему?
— Если бы вы, Владимир Ильич, знали, сколько лет я мечтал увидеть вас вот таким, шагающим по улице!.. И пожать вам руку…
— Гм-гм!.. Весьма польщен, но не пойму, чем заслужил. Ну-с, а нельзя ли полюбопытствовать, почему вы именно меня приняли за некоего Владимира Ильича?
— Ульянова, — добавил Антошин.
— …За некоего Владимира Ильича Ульянова? — уточнил свой вопрос молодой человек.
Что мог ему ответить Антошин? Не рассказывать же, в самом деле, что в ночь на только что минувший Новый год он неведомым, никак не объяснимым путем провалился в прошлое из Москвы конца пятидесятых годов двадцатого века. И что в том мире, из которого он попал в девяностые годы девятнадцатого, нет более известного и дорогого имени, чем Владимир Ильич Ленин. Антошин молчал и жадно вглядывался в бесконечно родное, чуть скуластое лицо своего молодого собеседника. Он ловил минуты. Он знал, что сразу после вечеринки в доме Залесской, на которой он вступит в спор и разгромит теоретика народничества «В. В.», Владимир Ильич уедет в Нижний, и что поэтому он, скорее всего, никогда его больше не увидит.
— Я даже бывал в вашем доме в Ульяновске, — нашелся он наконец, — то есть, я хотел сказать, в Симбирске.
Это была сущая правда: в пятьдесят шестом году он ездил в экскурсию по ленинским местам.
— Мой отец еще в детстве много рассказывал мне о вас, о вашем отце, Илье Николаевиче, о вашей маме, Марии Александровнe, о вашем брате Александре…
Молодой человек потемнел и лице…
— …о его геройской смерти за народное дело, о ваших сестрах и младшем брате. Он вас очень любил, мой отец, он говорил, что…
— Он жил к Симбирске? — спросил молодой человек.
— Недолго, — ответил Антошин, и это тоже была правда, потому что Василий Кузьмич в гражданскую войну участвовал в боях за освобождение Симбирска от белых.
— Ваши родители живы?
— Умерли.
— Где вы работаете?
— Я безработный.
— Это плохо. Давно?
— Девятый день.
— Будем надеяться, что вы скоро поступите на работу: Россия переживает дни бурного промышленного подъема. Вы крестьянин?
— Рабочий. Сын рабочего. У меня дед был крестьянин.