Искатель. 1967. Выпуск №1
Шрифт:
Но я понимал Странина.
Через пять минут была готова временная пломба. Вы, конечно, догадываетесь, что она стала мне дороже постоянной.
Я не женщина и не могу похвастать, что третий или четвертый побывал на СП-6. Но кто из смертных может похвастать пломбой, поставленной стоматологом на дрейфующей льдине?!
И пока мне вообще не удалили больной зуб, я не менял этой временной пломбы.
Но не потому ли я лишился этого зуба?
В кают-компании торжество. Сегодня 40-летие ВЛКСМ. По такому случаю — дополнительный свет и пять бутылок мадеры — в честь пяти комсомольцев-зимовщиков. А пельмени пока не готовы. Но
Открывает вечер Филиппов.
Брязгин, который обещал для нас делать фотоснимки, вскакивает как по команде:
— Щелкнуть?
Я кивнул.
Брязгин тут же начинает щелкать Филиппова — и с отдаления и вблизи. О, в этом застенчивом метеорологе (и будущем начальнике станции СП-11) живет заправский фоторепортер!
— Щелкнуть? — шепотом спросил Брязгин и показал на притихшую в ожидании аудиторию.
Снова киваю.
Вспышка магния.
— Я вчера подсчитал, — говорит Филиппов, — что все мы пробыли в комсомоле… сто семьдесят три года. Все сотрудники станции и наши гости — корреспонденты были комсомольцами…
Кончилась торжественная часть.
— Сейчас будут пельмени! — радостно сообщает Сергей Тарасович.
Открыли бутылки, наполнили кружки.
— За большой комсомол и за малый! За его самую молодую ячейку на льдине!
А потом заиграло трио: две гитары и ударные. На ударных играл я. Вместо барабана доктор Странин принес мне металлический ящичек для медицинских инструментов. А палочки мне заменили две ложки. Мы играли с упоением и вместе со всеми пели:
Комсомольцы, ваша славаНе померкнет, не помрет…И не было среди нас ни одного бывшего. В этот вечер мы все были комсомольцами, несмотря на то, что мадеру выдали только в честь пятерых из нас…
…Кругом ночь. Полярная ночь. А знаете ли вы, что такое полярная ночь? Это небо в алмазах, в россыпях звезд и волшебном зеленоватом свечении северного сияния. Это морозы градусов этак под пятьдесят-шестьдесят. Это ледяные штормы подчас восьми-десятибалльные. Это запорошенные трещины в старых паковых льдах, в которые можно окунуться на глубину четырех и более километров. Это белые голодные медведи — бродяги, разбуженные в торосах дрейфующими льдинами. «Милые», «забавные» белые медведи, с которыми куда безопаснее встретиться в зоопарке, чем… в естественных климатических условиях.
Ах, вы не знаете, что такое полярная ночь! Она длинная, долгая, беспросветная. Но люди, которые там живут, трудятся, борются, почти не спят. Чтобы покорить такую ночь, нужно позабыть о сне. И зачем называть этих людей мужественными, отважными, самоотверженными, когда есть одно вмещающее в себя все эти понятия слово — полярники.
Станислав ЛЕМ
ДОКТОР ДИАГОР
Я не мог принять участия в XVIII Международном кибернетическом конгрессе, но старался следить за его ходом по газетам. Это было нелегко: репортеры обладают особым даром перевирать научные сведения. Но только им я обязан знакомством с доктором Диагором — из
Вернувшись домой, я начал искать следы доктора Дйагора, но ни в ежегодниках «Кибернетических проблем», ни в новейшем издании большого справочника «Who is who» [1] не нашел его имени. Тогда я позвонил профессору Коркорану: он заявил, что не знает адреса «этого полоумного», а если бы и знал, все равно бы мне его не сообщил. Только этого мне и не хватало, чтобы заняться Диагором как следует. Я поместил в газетах несколько объявлений, которые, к моему удивлению, быстро дали результат. Я получил письмо, сухое и лаконичное, написанное, пожалуй, в неприязненном тоне: тем не менее таинственный доктор соглашался принять меня в своих владениях на Крите. По карте я установил, что они находились в каких-нибудь шестидесяти милях от места, где жил мифический Минотавр.
1
Буквально — «кто есть кто». Именной справочник.
Кибернетик с собственными владениями на Крите, в одиночестве занимающийся загадочными работами! В тот же день я летел в Афины. Дальше авиасообщения не было, но я попал на судно, которое утром следующего дня пристало к острову. Наемным автомобилем я доехал до развилки шоссе: дорога была ужасная, жара: автомобиль, мой чемодан, лицо — все покрывала пыль.
На протяжении последних километров я не встретил ни одной живой души, спросить, куда ехать дальше, было не у кого. Диагор написал в письме, чтобы я остановился у тридцатого мильного столбика, так как дальше проехать нельзя. Я поставил машину в жидкую тень пинии и принялся изучать окружающую местность. Холмы покрывала типичная средиземноморская растительность, такая неприятная при близком соприкосновении: нечего и думать сойти с протоптанной тропинки, за одежду сразу же цепляются сожженные солнцем колючки. Обливаясь потом, я бродил по каменистым буграм без малого три часа. Я уже начинал злиться на собственную опрометчивость — какое мне в конце концов дело до этого человека и его истории? Отправившись в путь около полудня, то есть в самую жару, я даже не пообедал, и теперь у меня неприятно сосало под ложечкой. Наконец я вернулся к машине, которая уже вышла из узкой полоски тени: кожаные сиденья обжигали, как печка, кабину наполнял вызывающий тошноту запах бензина и разогретого лака.
Вдруг из-за поворота появилась одинокая овца, подошла ко мне, заблеяла голосом, похожим на человеческий, и засеменила в сторону: в тот момент, когда она исчезла, я заметил узкую тропинку, которая вилась по склону. Я ждал какого-нибудь пастуха, но овца пропала, а больше никто не показывался.
Хотя этот проводник и не вызывал особого доверия, я снова вышел из машины и начал продираться через густой кустарник. Вскоре дорога стала лучше. Уже смеркалось, когда за небольшой лимонной рощицей показались контуры большого здания. Заросли сменились страшно сухой травой, она шелестела под ногами, как сожженная бумага. Дом, бесформенный, темный, на редкость безобразный, с остатками разрушившегося портала, большим кольцом окружала высокая проволочная ограда.