Искатель. 1973. Выпуск №1
Шрифт:
— Хотите пари? — шепотом спросил он ее.
— На цианистый калий, — ответила она.
Лодж рассмеялся, хотя знал, что она права — права даже больше, чем ей кажется. Ибо это время уже пришло, и Спецгруппа № 3 под кодовым названием «Жизнь» фактически перестала существовать. Вызов, который им бросил Генри Грифис своими записями в блокноте, подстегнул их, задел за живое, и они будут работать дальше, будут, как прежде, добросовестно исполнять свои рабочие обязанности. Но их творческий пыл угас безвозвратно, потому что в души их слишком глубоко въелись страх и предубеждение,
«Если Генри Грифис стремился сорвать выполнение программы, — подумал Лодж, — он с успехом достиг своей цели. Мертвому ему удалось это куда лучше, чем если б он занимался этим живой».
Ему вдруг показалось, будто он слышит неприятный жесткий смешок Генри, и он в недоумении пожал плечами — у Генри начисто отсутствовало чувство юмора.
Несмотря на то, что он оказался Нищим Философом, крайне трудно было отождествить его с таким персонажем — старым изолгавшимся хвастуном с изысканными манерами и высокопарной речью. Ведь сам Генри никогда не лгал и не бахвалился, манеры его отнюдь не отличались изяществом, и он не обладал даром красноречия. Он был неловок, молчалив, а когда ему нужно было что-нибудь сказать, говорил отрывисто, ворчливо.
«Ну и пасквилянт, — подумал Лодж, — неужели он все-таки был совсем другим, чем казался?»
Что, если он с помощью своего персонажа — Философа — высмеивал их, издевался над ними, а они этого даже не подозревали?
Лодж потряс головой, мысленно споря с самим собой.
Если предположить, что Философ издевался над ними, то делал это очень тонко, так тонко, что ни один из них этого не почувствовал, так искусно, что это никого не задело.
Но самое страшное заключалось не в том, что Генри мог исподтишка делать из них посмешище. Внушало ужас другое — то, что Философ появился на экране вторым. Он вышел вслед за Деревенским Щеголем и, пока длилось представление, все время был в центре внимания, со смаком поедая индюшачью ножку и дирижируя ею в такт своей выспренней речи, которой он поливал слушателей, как автоматной очередью. Если же вдуматься как следует, то на деле получалось, что Философ вообще был самым значительным и активным действующим лицом всего Спектакля.
Из этого следовало, что вчера ни один из них не мог экспромтом создать его и выпустить на экран по той простой причине, что, во-первых, никому не удалось бы так быстро догадаться, какой из персонажей принадлежал Генри, а во-вторых, никто, создав этот персонаж впервые, не сумел бы вчера так ловко им управлять. И никто из тех, кто вывел своих персонажей на экран в начале представления, не смог бы одновременно управлять двумя действующими лицами с такой сноровкой, чтобы они оба сохранили все свои характерные черты, тем более если принять во внимание, что Философ разглагольствовал без умолку.
А это снимало подозрение, по крайней мере, с четырех участников вчерашнего представления.
И могло означать: либо то, что среди них присутствовал призрак; либо то, что, обладая памятью, персонаж Генри создала сама машина;
Последнее предположение быстро отпало. За ним последовали первое и второе. Ни одно из трех не выдерживало никакой критики. И вообще все, что здесь происходило, казалось абсолютно необъяснимым.
Представьте группу высококвалифицированных ученых, воспитанных в духе материалистического подхода к действительности, скептицизма и нетерпимости ко всему, что отдает душком мистицизма, ученых, нацеленных на изучение фактов, и только фактов. Что может привести к распаду такого коллектива? Не клаустрофобия, развившаяся в результате длительной изоляции на этом астероиде. Не постоянные угрызения совести, причина которых — в неспособности вырваться из плена прочно укоренившихся этических норм. Не атавистический страх перед призраками. Все это было бы слишком просто.
Тут действовал какой-то другой фактор. Другой, неизвестный фактор, мысль о котором еще никому не приходила в голову, подобно тому как никто пока не задумывался о новом подходе к решению поставленной перед ним задачи. Том самом новом подходе, о котором упомянул за обедом Мэйтленд, сказав, что для проникновения в тайну первопричины жизненных явлений им следовало бы подступиться к этой проблеме с какой-то другой стороны. «Мы на ложном пути, — сказал тогда Мэйтленд. — Нам необходимо найти новый подход».
И Мэйтленд, несомненно, имел в виду, что для их исследования более не годятся старые методы, цель которых — поиск, накопления и анализ фактического материала; что научное мышление в течение длительного периода времени работало в одной-единственной, теперь уже порядком истертой колее устаревших категорий и не ведало иных путей к познанию. Поэтому, чтобы открыть первопричину жизненных явлений, они должны взглянуть на эту проблему с какой-то другой, принципиально новой точки зрения.
«Не Генри ли подал им идею такого подхода? — мелькнула у Лоджа мысль. — А, может, сделав это и уйдя из жизни, он тем самым вдобавок еще и разрушил их группу?
Спектакль! Вдруг осенило его. Может, этим фактором был Спектакль? Что, если игра в Спектакль, которая, по замыслу, должна была сплотить членов группы и помочь им сохранить здравый рассудок, по какой-то непонятной пока причине превратилась в обоюдоострый меч?»
Они начали вставать из-за стола, чтобы разойтись по своим комнатам и переодеться к обеду. А после обеда… опять Спектакль.
«Привычка», — подумал Лодж. Даже сейчас, когда все полетело к чертям, они оставались рабами привычки.
Они переоденутся к обеду; они будут играть в Спектакль. А завтра утром они спустятся в свои лаборатории и снова примутся за работу, но их труд был непродуктивным, потому что цель, для достижения которой они отдали все свои профессиональные знания, перестала для них существовать, испепеленная страхом, раздирающими душу противоречиями, смертью одного из них, призраками.
Кто-то тронул его за локоть, и Лодж увидел, что рядом стоит Форестер.
— Ну что, Кент?
— Как себя чувствуете?