Искатель. 1973. Выпуск №1
Шрифт:
— Да ты посиди отдохни, устал ведь. Держись, в проявителе — серебро, в выдержке — золото.
Тут я понял, что необходимо сохранить самообладание, а вежливость обязывает меня спросить все-таки, чем он сейчас занимается. А занимался Филипп Алексеевич тем, что смотрел на развешанные на стене картины (кстати, вчера их здесь не было) и что-то быстро-быстро писал в общую тетрадь, лежавшую перед ним.
— Что я делаю? Да вот проверяю алгеброй гармонию, уважаемый товарищ. Видишь, вот она, алгебра, — он чуть подвинул ко мне тетрадь — полразворота было уже покрыто мелкими цифирками и буковками, — и тут же потянул ее обратно, и продолжил свою работу, приговаривая: — Не обижайся,
— Алгебру-то я вижу, — сказал я, — а как насчет гармонии? — Я махнул рукой на картины. — Только вот правый натюрморт, пожалуй, привлекает чем-то.
— Да, изображения не ахти, — охотно согласился Филипп Алексеевич, — но тем интереснее понять, что в них не ахти. Есть у меня такое любительское желание, уважаемый товарищ. Да-да, и насчет правой картины ты тоже прав, ее написал талант. Большой талант даже. Только не доработал. Все суета, суета, томление духа, крушение тела. А дорабатывать-то обязательно надо, товарищ Беленький. В доработке все дело, в последнем мазке, в последнем штрихе.
Расфилософствовался старик.
— Так я пошел, Филипп Алексеевич.
— Погоди, а фотографии-то? Ты ж говорил, что за ними явился. Так уж будь добр, держись этой версии. Возьми со шкафчика пакет, там они. Пока!
Я вышел. Дворик. Арка. Улица. Метро. Ночь. Бессонница. Утро. Телефонный звонок.
— Я забежала к подруге, заговорилась. Ты уж извини. Если хочешь, сегодня вечером встретимся.
Теперь я мог спокойно ехать к шефу.
8
Ланитов опять был у Василия Васильевича! Это, в конце концов, становилось однообразным. Что находит шеф в этом человеке? В лучшем случае Ланитов маньяк, в худшем — мошенник. Или наоборот. А я из-за него езжу за какими-то фотографиями, знакомлюсь со взбалмошными девицами. Да не из-за него, конечно, а из-за Василия Васильевича. Тем хуже!
Я почти швырнул им на стол пакет. Шеф подсунул пакет Ланитову, тот дрожащими руками вскрыл его, рассыпал по столу фотографии.
Ланитова нельзя было узнать. На его лице была написана неистовая жадность. Он не знал, на какую фотографию смотреть, он боялся вглядываться, тратить на это время, когда следующее фото могло оказаться прямым доказательством. Нет, мошенником он не был. Я смотрел на него, а Василий Васильевич смотрел на меня. Спокойно, изучающе.
— Вот, вот, смотрите! — выкрикнул историк, торопливо отодвинул на ближайший к Василию Васильевичу край стола два снимка и снова зарылся в груду фотографий.
Я придвинул к столу кресло и сел. Да, эти языки пламени напоминали вправду какое-то живое существо. Один за другим передавал Кирилл Евстафьевич нам все новые и новые кадры.
— Ваш Прокофьев просто гений, — бормотал гость, снова и снова перебирая то, что он считал свидетельством своей правоты. — Нет, вы посмотрите, посмотрите! — теперь Ланитов почти кричал. — Да нет, не на сами изображения, поглядите на подписи. Там же указаны места, где Прокофьев снимал. Пять из них географически очень близки друг к другу. Вот он, район, где еще обитают саламандры. Теперь мы знаем, куда должна ехать первая экспедиция. Здесь мы найдем огненного зверя!
— Рад за вас, Кирилл Евстафьевич, — мягко сказал шеф, — но позвольте мне вам этого не пожелать.
— То есть как?
— Не обижайтесь. То, что я сейчас скажу, скорее предназначено для этого молодого человека, а не для вас. Как-то я спросил у крупного астронома, как он относится к шумихе вокруг тунгусского метеорита. А тот засмеялся и ответил: «Очень положительно». Его, оказывается,
— Эта точка зрения для меня совершенно нова… — пробормотал я. — Но, пожалуй, вы в чем-то правы…
— Прекрасно. Ты будешь писать сценарий, я верно тебя понял?
— Да.
Ланитов героически сохранял молчание на протяжении всего монолога шефа и нашего с ним краткого обмена мнениями, хотя дрожавшие щеки и часто мигавшие глаза ясно показывали, как трудно дается энтузиасту это молчание. Теперь он высказался:
— А все-таки она вертится!
Мне надо было садиться за сценарий. Ведь до вечера было еще далеко.
9
Мудрый Василий Васильевич только кивал понимающе, когда я с опозданием приносил ему куски нового сценария. Его не смутило даже то, что я нахально переименовал героиню этого сценария в Татьяну. Но когда я неделю не ходил ни к нему, ни в институт, он возмутился.
— Как вы смеете! — гремел он, переходя в пылу гнева на «вы». — Как вы смеете! Я вас жду — ну бог со мной, я вам друг, а друзья для того и созданы, чтобы портить им жизнь. Но имейте уважение к композитору. К директору студии. К артистам. К государственным планам, наконец, — голос его упал. — И вообще, я не понимаю, чего от вас хочет ваша девушка. Она в результате выйдет замуж за двадцатилетнего сердечника.
— Не выйдет, Василий Васильевич, она и на свидания-то через раз ходит.
— А ты каждый раз приходишь, вот и результат. Еще одного такого месяца ты просто не выдержишь. И я тоже, пожалуй. Слушай, мальчишка, ты понимаешь, что ты мой последний, наверно, друг? Мой наследник. В мыслях я называю тебя именно так. Я уйду, ты останешься, а уйду я скоро, и спешу передать тебе то, что знаю, все, что могу. Ты сможешь больше, я хочу стать трамплином, с которого ты рванешь. И я буду счастлив. Я сейчас работаю не над фильмом — над тобой. И какая-то девчонка срывает все… Дай, пожалуйста, нитроглицерин, он в нагрудном карманчике пиджака… Ну вот. Уже лучше. Вот бы для всех болезней нашлись такие лекарства. Кажется, сейчас кончишься, боль адская, а сунул микроскопическую таблетку под язык — и все в порядке. Учти — с несчастной любовью часто бывает так же: все проходит. Только без помощи таблетки.