Искатель. 1978. Выпуск №2
Шрифт:
— Дежурный? — сказал он, включившись в линию. — Заставу — в ружье. Перекрыть все тропы, незнакомых задерживать. — И, неуловимым движением выдернув штепсель, не меняя интонации, только повернув голову, по чему мы поняли, что это касается нас, добавил: — Обшарить все вокруг, осмотреть всякую травинку. Должна быть гильза.
На штурмовой полосе под низкой колючей проволокой мы не ползали так старательно, как в этот раз. Даже наш собаковод ефрейтор Кучкин, считавший ниже своего достоинства заниматься чем-либо, кроме своего рыжего Грома, даже он встал вместе с нами на колени, привязав собаку к деревцу. Гром рвался на длинном
— Чего ты ее привязал? Пусть тоже ищет.
Кучкин не поворачивал головы, не удостаивал внимания такие глупые рассуждения. Собака не человек, ей — ювелирная работа.
Сухая трава кололась. Мелкие сосновые шишечки, попадавшиеся под руку, то и дело сбивали с толку. В одном месте я наткнулся на остромордого ежа, непонятно зачем вылезшего из своей зимней норы в такую рань. А гильзы не было, как испарилась. Мы расширяли круг поиска — и все напрасно.
— Нда, — сказал начальник заставы. — Ну-ка вы попробуйте. — И многозначительно посмотрел на Кучкина.
Тот дело знал, этого у него не отнимешь. Без слов метнулся к своему Грому, и через минуту он уже водил его по поляне, окруженной почтительно стоявшими вокруг пограничниками.
— Ищи, Гром, ищи!
Гром недоуменно глядел на своего хозяина, словно спрашивая, чего, мол, искать, когда ничего нету. Но послушно совал морду в траву. Вдруг он насторожился, повел носом в сторону большой каменной глыбы, полез куда-то под нее в кусты. И тотчас вылез обратно, держа в зубах скатанную в жгутик зелененькую обертку от конфеты «Белочка».
Никто не засмеялся, хотя по лицам было видно, что конфетная обертка всех развеселила.
— Гром зря ничего не берет, — виновато сказал Кучкин, подавая обертку начальнику заставы.
Тот взял ее аккуратно двумя пальцами, развернул, положил в записную книжку.
— Продолжайте поиск.
Гром побегал возле каменной глыбы, потом быстро пошел в гору, выбежал на дорогу и здесь заметался, потеряв след. Если это и в самом деле был тот след, какой надо.
Застава бодрствует круглосуточно. Но следующую ночь она бодрствовала почти в полном составе, Офицеры, приехавшие из штаба отряда, опрашивали пограничников. Шофер заставского «уазика» не вылезал из машины, метался по кривым пограничным дорогам, ездил к соседям. Все дороги были перекрыты, осматривалась каждая машина, опрашивался каждый человек. Но к рассвету тайна оставалась такой же темной, какой была вечером.
Получив наконец разрешение отдыхать, я вышел во двор и остановился у забора, за которым бежала тропа к крайним домам поселка, задумался. Думать мне, собственно, было не о чем: все, что мог, уже передумал, но ничего нового придумать не мог. Только и было моих заслуг, что нашел раненую козу. Специалисты из отряда пришли к выводу, что выстрел действительно был сделан в то время, когда я его слышал, что стреляли, вероятно, из старого револьвера системы «наган», который не выбрасывает гильз, что скорее всего стрелявший просто испугался мелькнувшей в кустах тени, иначе совершенно было непонятно, зачем ему понадобилось убивать козу. Знал же он, что выстрел в этих местах всполошит всю границу…
Над изломами близких горных вершин блекла заря,
— Что вам-то не спится?
Она вздрогнула, испуганно посмотрела на меня. И взгляд ее, долгий, испытующий, доставил мне несказанное удовольствие.
— Думаете, легко на заборе висеть? У меня руки отнимаются, когда вы так смотрите.
— М-могу и не смотреть, — сказала она, мило заикаясь.
Она всегда заикалась, когда волновалась, и это я относил к одному из ее достоинств.
— Н-не нашли, кто стрелял?
— Это военная тайна.
— Про вашу т-тайну весь поселок знает.
— Если знает, о чем говорить?
— П-подумаешь! — Она капризно пожала плечами. — Нина расскажет.
— Нина не ведает тревог. Ей сейчас снятся счастливые сны.
— А вот и не спит, я звонила.
— Интересно… — Это и в самом деле было необычным.
Чего девчонки-то всполошились?
— Интересно бы поглядеть…
— Н-на Нину?
— На вас, заговорщиц.
— Обойдетесь. — Она улыбнулась так ослепительно, что я чуть не свалился с забора. А в следующий миг я и в самом деле сорвался, потому что увидел такое, от чего заболело в животе. Таня, сердитая недотрога, с которой мне так и не удалось перейти на «ты», вдруг показала язык и, покраснев от своего озорства, быстро пошла по тропе.
— Тань! — заорал я. — Таня, погоди, дело есть!
— Знаем мы ваши д-дела.
Но она все же остановилась, оглянулась в ожидании. А я лихорадочно придумывал, что бы такое сказать посущественней. Про любовь уже говорил, комплименты, какие знал, тоже все перебрал…
— Хотите, я на сверхсрочную останусь?
— Слыхали.
— А у меня есть тайна, — выпалил я, вспомнив про историю Ивана Курылева. Тайну вообще трудно в себе носить.
Но быстрей всего она выскакивает, когда надо срочно что-то сказать пооригинальнее, а ничего не придумывается.
— У меня есть сердце, а у сердца песня, а у песни тайна… — скороговоркой пропела Таня.
— Да нет, настоящая.
— Сердечные т-тайны, значит, ненастоящие?
Вот и поговори с этими девчонками. Все не по ним!
— В самом деле — серьезное.
Мне вдруг пришло в голову, что она могла бы подговорить своих мальчишек и девчонок на поиск. Под известным девизом «Никто не забыт, и ничто не забыто». В два дня обойдут поселок, разыщут стариков, кто помнит довоенную заставу, кто был тут при немцах. И я принялся рассказывать все, что вычитал вчера из газетной вырезки. Знал, что Таня обрадуется предложению начать поиск, но она, казалось, совсем обезумела от восторга. В конце концов я понял из ее восклицаний, что про Ивана Курылева она знает, что он собирался жениться на Анне Романько, родной тетке Тани, старшей сестре ее матери. Тетку свою Таня никогда не видела, потому что та сгинула на неметчине, куда ее угнали в сорок втором году, но мать рассказывала, что, когда была совсем маленькой, видела веселого пограничника Ивана, приходившего в дом.