Искатель. 1980. Выпуск №1
Шрифт:
…Одну из женщин звали Кэма, что означало «ветер», другую — Аира «волна». Примерно так звучали бы их имена на нашем языке. Были и другие, но имена их не были записаны в книге. И все они отправляли в последнее плавание легкие белые цветы, и сердца их сжимались, когда видели они, как лепестки касались воды.
Будто бы у каждой из женщин был на левой руке яркий зеленый браслет, который помогал им. Браслет был соткан так искусно, что казался украшением. Но владевший браслетом не мог расстаться с ним до скончания своих дней, как и с собственным сердцем. И браслет помогал овладеть искусством, подсказывал, если руки женщин ошибались, а глаза их уставали.
Что означала легенда?
Если
Они оставляли бронзовые статуи и храмы, висячие мосты и мраморные дворцы. Их ждало нечто более долгое, чем самый долгий сон. Хрустальный жгучий свет горячей звезды торопил их. А песок засыпал шпили и кровли их домов.
Фитотрон
Наверное, образ человека, хранящийся в памяти с детства, взрослеет вместе с нами. Его можно как бы перемещать во времени, изменяя черты лица. Вот почему я сразу узнал его.
— Глеб… ты? — спросил он, оказавшись рядом со мной, на расстоянии протянутой руки.
— Похоже, мы встретились, Борис.
Это был Янков. Нам дали полную связь: я мог поздороваться с ним за руку, хлопнуть по плечу, наговориться, наконец. Утром я вызвал фитотрон, ту самую лабораторию, в недрах которой спрятали нежное растеньице, цветок с двадцатью тремя лепестками. И попал к биологу Янкову.
— Я знаю, о чем ты, Глеб… — сказал он, когда я попытался перейти к делу, — об этой истории я расскажу тебе первому. Обещаю. Когда вернешься на континент?
— Могу прилететь сегодня. Ненадолго.
Я внимательно наблюдаю за выражением его лица и не без удивления замечаю, что он смущен. Он уже не рядом со мной. Нас снова разделяет четверть окружности Земли. «Просто устал, — думаю я, — или… у него не все ладится?»
— Тебя не тянет в наши края? — спрашиваю я. — Здорово было бы собраться туда вместе. И город и море те же, наши. Съездим как-нибудь?
— Непременно, — соглашается он, — вот только дела, дела, а дни как будто все короче. После сорока особенно заметно.
— Я тоже думал об этом. Но что тут поделаешь? Может быть, это как раз хорошо, что время подстегивает нас.
— Нет, брат, словами тут не поможешь. Иногда хочется заглянуть в приоткрытую зеленую дверь… знаешь?
— Да, понимаю. Волшебная дверь в стене. Но ведь ради этого-то мы и спешим…
— Наверное, мы часто проходим мимо и не замечаем. А когда увидим ее совсем рядом, то, как всегда, не хватает двух-трех часов, чтобы посмотреть, что там.
— Там бухта во время отлива и город у моря!
— Я серьезно…
— Я тоже. Серые волны у подножия сопок. Лодка. Чайки у окоема. Пространство, в котором можно исчезать и возвращаться. Да там просторнее, чем в Галактике.
— Может быть, но я не о том.
— Тогда расскажи.
— В этом не так просто разобраться.
— Допустим, и я в таком же положении. Что из этого следует? А то, что нам нечего скрывать друг от друга.
— Ты представляешь, что такое фитотрон? — вдруг спросил Янков без всякого перехода.
Я кивнул: конечно!
Слово «фитотрон» с детства вызывает в памяти полусумрак лесов, паутинки на белокорых стволах самшита, мангровые чащи и высокие, как шатры, корни панданусов, колючие плоды дуриана на длинных плетях,
Фитотрон — это полигон растительных чудес, место, где можно встретить калифорнийское дерево буджум, торчащее из земли, как перевернутая морковка, и высокогорный африканский вереск пятнадцати метров ростом. Здесь можно попробовать бразильский виноград жаботикабу, растущий прямо на стволах, и увидеть деревья, цветы которых спрятаны под землей. Нетрудно представить здесь и озеро с кувшинками, ряской, соцветиями стрелолиста. И тропический водоем с коралловыми рифами и водорослями.
Нашлось здесь подходящее место и для водяной лилии из Близнецов. Они поместили ее в большой, очень высокий аквариум, как же иначе. И пригасили искусственное солнце. И зажгли другое — зеленоватое. И все вокруг стало напоминать о неярком свете, пробивающемся через горячие тучи, пылевые облака и многометровый слой воды…
Янков рассказывал:
— Нужно было воссоздать уголок совсем иного мира, отличного от нашего. Состав грунта, воды, кислотность, жесткость, все эти индексы, которые любого могут замучить… наличие изотопов, освещенность. Даже цвет воды и тот долго не давался нам. А у нас были считанные дни. Никакие цифры не помогут порой разобраться, почему в воде одинакового состава, в равных, казалось бы, условиях одни и те же организмы процветают, останавливаются в развитии, а иногда и гибнут. Не часто, но случается. Профессор Неванлинна, бородатый финн столетнего возраста, морской бродяга и корифей-океанолог, любил повторять, что за свою долгую жизнь ему ни разу не удалось убедиться в справедливости законов, им же открытых. Океан — настоящая ловушка для назойливых экспериментаторов. Ничего не стоит получить морскую воду в лаборатории. Натрий, хлор, магний, еще десятка четыре элементов — больше ничего не надо. Ни один химик не отличит ее от настоящей морской воды. Но она губительно действует на некоторые формы планктона и даже на рыб. Но стоит добавить в аквариум несколько литров «живой» морской воды, произойдет необъяснимое: среда станет идеально поддерживать жизнь. И я боялся: мы могли убить растение, дремавшее в анабиозе около полувека, пока корабль шел к Земле.
Я много раз видел руки старого финна, когда он колдовал с колбами и пробирками. Где ему было мечтать об инопланетной жизни! Но я живо представил, что сделал бы он на моем месте. Интуиция, не более. Мы попытались как бы умножить свойства инопланетной воды: мы постепенно разбавляли ее. От этого ее словно становилось больше и больше. Реакция проходила постепенно. Нужно уметь ждать. И это, пожалуй, самое трудное в профессии биолога…
— Что там у тебя стряслось, Боря?
Рассказ Янкова
Обычно я поднимаюсь не сразу и не сразу освобождаюсь от сна, от дремоты; неторопливо готовлю кофе, и становится постепенно все яснее, что же за день мне предстоит и что нужно сделать сразу, не откладывая, а с чем можно и подождать. Но в тот раз остатки сна улетучились мгновенно, мысли быстро стали ясными, тревожными. Ранний, очень ранний звонок! Вряд ли кто-нибудь даже из близких или друзей стал будить бы в такую рань: не было еще и пяти утра. На улице ночной осенний сумрак и сырость. На оконном стекле первый иней, растаявший по его краям. Я зажег свет. В комнате было неуютно, стол, как всегда, завален книгами, рукописями. Голова кружилась. (Лег я поздно, последние дни были полны хлопот. В общем, зеленая дверь из уэллсовского рассказа появляется всегда в самый неподходящий момент, ты знаешь…).