Искатель. 1982. Выпуск №2
Шрифт:
— Нам сидеть. Вам идти.
Ну вот, кажется, и все. Ребята медлили.
— Перекурим на дорожку, — сказал Вася и вытащил кисет с махоркой. — У кого завертка найдется?
Все молчали. Тогда я вынул свою неразлучную тетрадку. Вырвал из нее чистый листок. Еще несколько рук протянулось ко мне за бумагой.
7
Мы вышли задолго до рассвета. Выло ясно и звездно — здесь, на высоте, звезды гаснут позже. Снег слежался. Шагать было сравнительно легко.
Я оглянулся.
Короткая цепочка черных силуэтов. Словно мазки краски стального
Мы шли медленно. Куда медленнее, чем хотелось бы. Молчали. Зачем тратить силы на слова? Только скрип снега да шумное дыхание идущего следом, за спиной, в двух метрах — словно тихий и однообразный аккомпанемент к голосу гор: к пушечным залпам лопавшегося от мороза льда и камня или к вдруг нараставшему грому невидимых в ночи лавин, разбуженных этими залпами.
Потом я сделал шаг влево. Тому, кто шел за мною след в след, не нужно было объяснений. Он молча миновал меня, вышел вперед, и я, стал на его след. Теперь он прокладывал тропу. Теперь он, словно слепец, тыкал перед собою в снег длинной суховатой палкой, проверяя путь, и вел отряд за собою.
Горы мерцали в лунном свете. Они казались совсем рядом. И отрог хребта, в тень которого мы скоро должны были войти, и зубчатая линия гребня, до которого нам предстояло добраться, пройти, проползти до еще неизвестного мне зубца или впадины и там затаиться на весь долгий день. Будет ли новый день таким же ясным?
Шагать становилось все труднее. Мы вышли на камни, одетые льдом. Увеличилась крутизна ската. Теперь приходилось рубить ступени.
Могучий сибиряк Вася работал ледорубом, словно донецкий шахтер киркой.
— Руби белый уголь Кавказа, — подбодрил его Гурам.
— Слушаюсь, генацвале, — отозвался Вася.
Ребята даже теперь не теряли чувства юмора. Это неплохо.
Но вот мы оказались на крохотной площадке перед отвесной обледеневшей стеной. Такие стенки даже на картах-трехверстках, какая лежала у меня в планшете, не обозначаются. А может быть, ее и не было тогда, когда делались съемки этих диких, пустынных мест. То был каток, поставленный вертикально. Мы уперлись в него и остановились. До гребня было всего несколько метров, но как их преодолеть?..
Какое-то время все растерянно молчали. И вдруг Левон сказал:
— Пирамида…
— Товарища Хеопса или товарища Рамзеса? — мрачно съязвил Гурам.
— Нет, как в школе, на спортивном празднике.
Вася сразу все понял и поддержал Левона с неожиданным азартом:
— Два стали на корточки. Один, им на плечи — и присел. К нему на плечи — еще один. Потом — р-р-раз, встали и вон до того выступчика дотянулись… А?
Я не помню, чтобы не то что зимой, летом в горах альпинисты проделывали подобные номера на краю отвесного склона. Но война вносила и в альпинизм такие коррективы, которые никогда никому и не снились… Да, мы, конечно, предприняли какие-то возможные меры предосторожности, страховки. Но как знать, смогли бы мои товарищи — и каким образом — удержать гроздь из четырех
И вот эта единственная в своем роде пирамида, на вершине которой был я с ледорубом в руках, начала медленно выпрямляться… выпрямилась… застыла. И терпеливо, нерушимо стояла, пока я вгонял крюк и крепил на нем веревку, пока вырубал уступ для упора ноги, потом еще один уступ там, где я должен был вцепиться в лед рукой и, подтянувшись, ухватиться другой рукой “за тот выступчик”. И мне все это удалось. Я лег плашмя на кромке стенки, прополз несколько метров по скользкому, градусов в тридцать, скату до острого, выраставшего из самых недр хребта камня, показавшегося мне надежным. Именно за него удобно было захлестнуть веревку. Потом я вернулся и позвал:
— Давай!
Первой появилась голова Ашота. Он ухватился за мою руку и выполз, тяжело дыша, пофыркивая, словно морж, выбравшийся из воды.
— Ползи выше, следи за веревкой, — шепнул я ему.
Вот так, один за другим, выбирались по ледяной стене мои товарищи. Вот, кажется, последний. Я ухватил… тоненькую руку в варежке.
— Черт побери, ты?!
Передо мною было лицо Нюси.
— Да тяните же, тяните… потом, — прокряхтела она и вьюном проползла, мимо меня, довольно больно двинув в плечо санитарной сумкой.
Последним выбрался Левон.
Я не мог успокоиться от негодования и злости на самого себя. Как это за всю дорогу ни разу не удосужился оглянуться и пересчитать идущих со мною людей. Хотя что это теперь меняло? Назад эту настырную девчонку не отошлешь — замерзнет, пропадет в горах. Но и так оставить подобное самовольство тоже нельзя. Я повернулся к бойцам, притихшим на пятачке, среди камней.
— Сержант Чечеткина, как вы сюда попали?
— Следом шла, — жалобно и все-таки с вызовом ответила она. — Сперва за камешками ховалась, а потом в строй стала.
— Кто был замыкающим?
Смущенно, будто провинившийся школьник, поднялся Левон.
— Почему не доложил?
— А он не мог, товарищ старший лейтенант, — вместо парня бойко ответила Нюся. — Я сказала, что все равно не вернусь. А с ним, если предаст, слова больше никогда не скажу.
Была в этом ответе такая несвойственная Нюсе самоуверенность женская, что я едва подавил улыбку, сказал сухо:
— По возвращении доложите командиру полка. Оба… пять суток гауптвахты.
— Вместе? — под тихие смешки съехидничал Федулов.
— Не с тобою же, ехидина костлявая! — отрезала Нюся.
— Откуда ты знаешь… костлявая… — обиделся Федулов.
— Издали видно!
— Ладно, — махнул я рукой, — кончайте перекур. А на “губе” отсидите, как миленькие.
— Так точно, — дуэтом ответили “грешники”.
…А там, где вот-вот должно было взойти солнце — небо порозовело. И перед нами был, пусть довольно крутой, но, кажется, без таких вот стенок гребень, который там, дальше, смыкался с другим. А за ним была только густая, бездонная синева предутреннего неба. И, словно на японской акварели, вырисовывалась надо всем, возвышалась гора Безымянная, цель нашего похода.