Искатель. 1982. Выпуск №2
Шрифт:
— Слушай, ты стихи такие знаешь? — И произнес по-армянски четверостишие, включенное в школьную хрестоматию. — Учила в школе? Так это я написал.
Девушка смотрела на меня с недоумением, не веря. Тогда я вытащил из полевой сумки журнал, где были напечатаны мои стихи и фотографии.
— Вот видишь, стихи Арама Петросяна. А это я. Похож?
Она отрицательно замотала головой. И правда, в запыленном политруке трудно было признать того пижона при галстучке.
— В штатском, оттого и непохож, — поддержал
— Факт, Пушкин, — съехидничал Федулов.
— Так вот, говорю тебе точно, вернется брат. Вернется, — продолжал я, почему-то очень веря в свои слова.
В это время по двору разнеслась команда:
— В колонну по четыре, повзводно…
И вот недружно затопали сапоги. Кто-то запел строевую песню, бойцы подхватили припев.
— Вы с ними? — с надеждой спросила меня Ануш.
Я промолчал. И тогда она бросилась за колонной, за братом. А я смотрел вслед, понимая, что помочь ничем не могу.
2
Лишь через два месяца я вновь очутился в этом городе. Командировки носили нас, газетчиков, по всей огромной дуге Закавказского фронта, левый фланг которого обозначал скелет железнодорожного вагона над цементными заводами Новороссийска, а правый терялся в веренице постов где-то в калмыцких степях, промороженных, продуваемых насквозь метелями. Трудно на таком фронте дважды очутиться в одном и том же месте, но вот случилось.
Я подошел к симпатичной регулировщице, ловко управлявшей движением транспорта. Показал документы, спросил несколько витиевато:
— Я бы просил дать азимут до штаба.
Девица хмыкнула, сделала четкий поворот направо и указала взглядом, чтобы неосторожным движением руки не внести путаницу в движение грузовиков и подвод:
— Шагайте, товарищ старший лейтенант, до той развалюхи, потом поворот на девяносто в проулочек, там сразу и разберетесь.
“Той развалюхой” был уже знакомый мне домик, разбитый бомбой. Куст хризантем перед ним поник, пожух под первыми декабрьскими заморозками, безжалостно открыв взору приспособленную для жилья землянку. Из трубы валил дым.
Я прошел еще немного до школьного двора, где последний раз видел ту девушку, Ануш, ее брата Левона, пожилого Ашота, этого язву Федулова. Где они сейчас? Шивы ли вообще? Месяц в военное время — срок огромный. Может жизнь подарить. Может отнять…
Заглянул в знакомые ворота. Школа стала госпиталем. По двору прохаживались выздоравливающие, бегали сестрички в белых халатах. Вот, сгибаясь под тяжестью тюков с. бельем, мимо меня прошла тоненькая девушка. Остановилась передохнуть. И я узнал Ануш. Мы бросились друг к другу, словно давно ждали этой встречи.
— Вы с фронта? — Она увидела мою новую шинель, начищенные сапоги и сникла… — Нет, вы не оттуда…
— А ты что здесь делаешь? Почему не уехала домой?
—
— А ты знаешь, где сейчас брат?
— Там, — кивнула она в сторону гор, — на фронте. Ведь правда, его не могут убить? Его могут только ранить. Тогда сюда привезут. А здесь я. Лечить его буду…
— Слушай, Ануш, я сейчас спешу, но через час вернусь. Через час на этом месте, хорошо?..
Штаб я нашел быстро: по проводам, подвешенным прямо на ветки деревьев, по нескольким потрепанным “эмкам”, по коновязи, возле которой понуро жевали овес оседланные кони, по обилию командиров, снующих туда-сюда в распахнутые двери. Я тоже вошел.
Внутри штаб имел вид обжитой. Словно в довоенные времена на стенах в деревянных рамках развешаны разные памятки, боевые листки и — примета времени — портреты великих русских полководцев, начиная от Александра Невского. По коридорам расставлены стулья и кресла.
На дверях даже таблички под стеклом, напечатанные в типографии. Я толкнул ручку двери с табличкой “Начальник политотдела полковник…”. Дверь неожиданно легко распахнулась.
— Разрешите войти?
— Погоди момент, — буркнул полковник кому-то в трубку. — Уже вошли, — ответил мне.
— Вот документы.
— А, газета! Пе-тро-сян? Читал вас; читал. Присаживайтесь, а я в момент закончу… — И в телефон: — Так вот, объясни им, пусть вяжут из чего угодно — из овечьей, ишачьей, собачьей шерсти, пусть, в конце концов, кофты распустят на нитки и вяжут. Объясни им по-человечески, почему надо быстро и много. Что? Варежки трехпалые, носки, ну, эти еще… намордники… А как их еще назовешь, наличники, что ли?
Я старался не смотреть слишком, пристально на лицо полковника, потому что оно представляло довольно грустное зрелище: щеки, нос лоснились от густого слоя вазелина, под которым чернели следы то ли ожогов, то ли обморожения. Разглядывал кабинетик: этажерка, стол и продавленный диван. Над диваном большая карта Кавказа, утыканная флажками с циферками и буквами на них.
— …ничего, поймут… Три щелки — одна для рта, две для глаз! — Полковник продолжал кричать в трубку: — Сколько штук? Сколько рук хватит. Все! — И повернулся ко мне: — Теперь слушаю вас.
Я кратко изложил суть редакционного задания.
— Ну, это мы вам быстро организуем, — оживился полковник. — Последние данные узнаете в оперативном отделе. Вот политдонесения последней недели. Общая ситуация… — Он поднялся из-за стола, подошел к дивану, оперся коленом о сиденье, провел ладонью по Главному Кавказскому хребту. — Вот общая ситуация. Держимся. С наклоном в сторону моря. Держим южный фланг советско-германского фронта, тылы Новороссийска и Туапсе. Сталинграду помогаем. Боевые эпизоды здесь, — он снова похлопал по папке с политдонесениями.