Искатель. 1983. Выпуск №2

Медведев Юрий Михайлович

Сообщение Кеведо заслуживало самого пристального внимания, тут микробиолог попал в самую точку. Я достал из чемодана чистый блокнот и написал на первой странице: ПРИШЕЛЬЦЫ. ДОН ИЛЛУМИНАТО КЕВЕДО. Время для выводов еще не настало. Возможно, что-то подскажут телевизионные снимки, упомянутые Учителем. Утром они появятся во всех газетах…

Да, плох Учитель, основательно его подкосило. Как бы не пришлось увозить в Москву, думал я. Но сразу же поправил себя: э-э, нет, брат, никакая сила не заставит раньше срока вернуться его с раскопок. Ни сила, ни хитрость. Казалось, он излучал мощное поле доброжелательности, о которое разбивались любые попытки завести с ним какую-либо психологическую игру. Он и сам предпочитал прямые действия, чуждаясь обходных маневров,

а тем более розыгрышей. Тогда совсем непонятно, что за загадку он мне задал, перед тем как я с ним попрощался на ночь…

5. СНЫ О СИГОНЕ

— Эона, слышишь меня: я хочу видеть летящего урода в лицо!

— Разве ты не видишь?

— Эона, как. я оказался посреди ночного неба, прямо в воздухе, рядом, с колпаком треугольного самолета?.. Почему я не чувствую ветра? Как я лечу?.. Почему не видно лица пилота сквозь его шлем?

— Его гермошлем отсвечивает. Меняю угол зрения и освещенность…

— Проступил профиль… Это профиль человека… значит, ты ошиблась, Эона: это не инопланетянин. Вижу у пилота и нос, и плотно сжатые губы… подо мною — огни большого города… В центре выплыл в голубых лучах готический собор. Он похож на застывшие сталагмиты. По-моему, такой же собор я видел в Кёльне.

— Это Кёльнский собор.

— Но при чем здесь Мексика и город Ларедо, если под нами — Кёльн?

— Под вами уже Дортмунд. Впереди Бремен, Киль, Северное море.

— Эона, что за сгустки шевелящейся тьмы между огнями городов?

— Места концлагерей в прошлую войну. Это здесь сдирали с людей кожу на сумочки и абажуры. Помни: сгустки не рассеются никогда.

— Почему пилот не шевелится? Он наклонился вперед, будто видит одному ему известную цель…

— Эта цель — скалы близ норвежского города Нарвика.

— Выходит, он пролетит над Данией и Швецией? И нарушит воздушные границы трех стран?

— Для атомных бомб границ нет.

— Значит, он несет атомную бомбу?

— Но бомба не взорвется, когда через семнадцать минут он рухнет на скалы Нарвика. Он не сможет нажать кнопку, ибо уже сейчас мертв. Он задохнулся еще при взлете: отказала система снабжения кислородом.

— Эона, неужели он мог полететь в другом направлении и взорвать Париж или Лондон?

— И Мадрид, и Рим, и Палермо.

— Но тогда грянула бы термоядерная война…

— А что сделал лично ты, чтобы война не грянула?

Утром, когда мы завтракали у Учителя, пришел подтянутый мужчина лет пятидесяти, светловолосый, в чуть затемненных очках. Историк и археолог Зденек Плугарж оказался первым заместителем Сергея Антоновича.

— Первый и единственный, поскольку места трех других заместителей теперь вакантны, — улыбнулся Зденек. По-русски он говорил почти без огрехов, но медленно, как бы взвешивая слова. Пока мы пили кофе, он докладывал Учителю о финансовых проблемах экспедиции, советовался по части раскопок.

— Ну, в час добрый, — сказал наконец Учитель. — До Чивиты два часа пути, будет время обо всем договориться. За меня не беспокойтесь, поработаю с отчетом. При любых неожиданностях звоните. А вы, Олег, захватите фотоаппарат: вдруг щелкнете “летающую тарелку”, а? — И он хитро подмигнул.

Пан Зденек в задумчивости протер платком свои очки.

…В древности на этих просторах шумели

буковые леса, и сладко звенел сахарный тростник, и мельницы рокотали на непересыхающих реках. Когда Платон наведался в Сицилию, она, должно быть, показалась ему земным благословенным раем. Здесь вполне можно было основать его Республику — образцовое государство, где цари были бы философами, а философы — царями. Но не понял юного мыслителя сиракузский тиран Дионисий, продав его в рабство… И во времена ал-Идриси пел еще, как лесная арфа, остров и ручьи струились подобно волосам наяд. Но стоило людям, якобы для своих неотложных нужд, начать вырубку лесов, и в короткий срок земной рай обратился в каменистую пустыню. Природа, как гордая красавица, не прощает насилия: когда над нею надругались, она кончает с собой. Шахтные отвалы, зияющие пасти карьеров, затопляемые перед плотинами поймы рек с живыми лесами и их обитателями — стрекочущими, прыгающими, ползающими, — это поминки по природе. Но что-то затягивается тризна на матушке-Земле. И мало кто на Западе отважится сказать честно и прямо, так, чтобы услышали господа толстосумы, пентагоновские упырю вы у роковой черты. Вы погружаете на дно морей продукты атомных распадов, вы спускаете в реки ядохимикаты, цинично выставляя на берегах Рейна трехметровые буквы: BADEN FERBOTEN! — КУПАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО! Вы настолько нашпиговали планету бункерами с оружием — и химическим и бактериологическим, — что хватит отравить всю солнечную систему, будь она населена. Не пора ли, господа безумцы, опомниться, может, попробуем столковаться? Тему легко предложить: ЕСТЬ ЛИ НАДЕЖДА ВЫЖИТЬ?

Вот о чем мы говорили со Зденеком, когда наш пикап “феррари” нырял с холма на холм, пробиваясь на юг. Мы говорили о первой в мире карте звездного неба, начертанной резцом в римских катакомбах, на гробнице патрицианки Присциллы (весною там побывал мой спутник). О гробнице Вергилия в Неаполе, где побывал я. Об этрусках. О финикийцах. О связях древних славян с Сицилией, настолько глубоких, что в Палермо существовал даже Славянский пригород, подробно описанный — во времена Владимира Красное Солнышко! — странником Ибн-Хаукалем в “Книге путей и государств”. И наконец, мы заговорили об Учителе, о его будущей экспедиции в Гималаи на поиски Беловодья, куда Зденек был уже приглашен. Мой спутник легко цитировал русские и китайские летописи, даже легенды староверов из Бухтарминской и Уймонской долин, даже показания некоего Марка из топозерской обители, якобы побывавшего в Беловодье. И я снова про себя удивился таланту Учителя окружать себя людьми глубокими, многознающими, далекими от пронырства, торгашества и суеты. Казалось, как в древних житиях, он очертил вкруг себя круг, через который не могла перешагнуть никакая нежить и нечисть. Увы, о себе самом сказать такое я не мог…

— Я удивился, признаться, вашему быстрому приезду, пан Преображенский, — сказал Зденек, не поворачиваясь от руля.

— Зовите меня, пожалуйста, просто Олегом, — отвечал я и, когда он кивнул, спросил: — В каком смысле удивились?

— Видите ли, Олег, позавчера Сергей Антонович рассказал мне сон. Сначала он летел над Землей в ракете. Ракета остановилась в небе. Из круглого, большого окна он увидел реку. Над рекою стоял туман. Вы один сидели на раскопанном холме. Сообщили ему, что найдена сибирская Троя. И лунный календарь на бивне мамонта. Профессор просил вас приехать в Палермо. И вот вы уже здесь.

— Совпадение. Я не верю в вещие сны. Виза была готова еще неделю назад, — сказал я, бросив быстрый взгляд на Зденека.

— Вещий Олег не верит в вещие сны. Кстати, почему Олег — вещий? Вещать — значит говорить, да? Он красиво говорил?

Минут десять я невозмутимо растолковывал ему, как на лекции, происхождение слова “вещать”.

— Теперь сами решайте, каким был князь Олег, — закончил я, — прозорливым, или предсказывающим будущее, или предусмотрительным, или долгоживущим, или поучающим. Кстати, у нас на Руси вещуньей называют ворону. Например: каркала б вещунья на свою голову. Или: вещунья море летала, да вороной вернулась.