Искатель. 1992. Выпуск №2
Шрифт:
Но черные — увидел Алексей — вовсе не предавались унынию разгрома. Едва стих топот копыт и двор опустел, Гога властным жестом («Точь-в-точь как Биркенау, — подумал Алексей) подозвал Неониллу и обменялся с ней несколькими словами. И она, а за ней остальные, устремилась к Золушке, неутешно плакавшей в своем закутке.
Неонилла плащом задела верхушку деревца, оно затрепетало, Золушка подняла заплаканное лицо и жалобно попросила: «Ты качнися, отряхнися, деревце, кинься златом-серебром ты мне в лицо…»
И внезапно
— Не бойся, милая, — ласково сказала Неонилла. — Я фея всех сирот, всех обиженных, всех несчастных. Я восстанавливаю справедливость и бедных в один миг делаю богачами, а бесправных — властелинами. Я помогаю слабым и мешаю сильным. Я отбираю избыток счастья у одних и отдаю его другим — тем, кто обделен удачей… Ты поедешь на бал! Смотри!.
Задний двор дома внезапно раздался, превратился в мощеную площадь, и по ней зацокала грациозная восьмерка сказочно, небывало красивых коней, тянувших без форейтора хрустальную, играющую тысячью огней карету…
Неонилла протянула руки и нежно опустила на голову Золушке горящую бриллиантами диадему…,
— Ты, Гретхен, ты, Золушка, рожденная кухаркой, всю жизнь проведшая на кухне, ты — грубая, нескладная, некрасивая девушка, ты стала теперь — и да всю эту ночь — самой элегантной и самой нежной из красавиц, самой очаровательной из всех женщин мира… Отправляйся на бал.
И полетела над торопящейся хрустальной каретой черные тени в черных плащах, и лес промелькнул, и поле, и деревушка с краснокирпичной киркой, и застывали в изумлении крестьяне, глядя на невиданно-неслыханную карету, запряженную сказочной восьмеркой без кучера, и вот показался королевский замок, и карета остановилась у входа, и потрясенные королевские стражники расступились, когда Золушка поднялась по ступеням и вошла во дворец…
Бал уже начался. Семерка странников проникла в зал раньше Золушки, и Алексей с любопытством осматривался.
Перед танцами полагался легкий, чисто символический а-ля фуршет, и гости с бокалами в руках чинно здоровались, переговаривались, переходя от группы к группе. Спокойный гур-гур висел над залом. В толпе сновал король — пожилой мужчина в горностаевой мантии с озабоченно-тревожным лицом театрального администратора. Он держался запросто и, переходя от одних гостей к другим, то вместе с ними поднимал бокал шампанского, то обменивался шутками с мужчинами, то говорил комплименты дамам… Но напряженное выражение
«Принц, принц», — прошелестело по залу. Он появился из маленькой боковой двери — среднего роста молодой человек лет двадцати семи, с небольшими залысинами, в круглых железных очках и простом черном кафтане. Он рассеянно улыбался гостям и поминутно кланялся.
— Позвольте представить вам, ваше высочество, мое семейство, — храбро преградил ему путь фон Биркенау. — Моя супруга — Августа. Мои дочери — Анна, Мария…
Девушки зарделись и сложились в глубоком реверансе.
— Очень, очень приятно, — робко сказал принц. Он немного картавил.
— Как вам нравится нынешний вечер? — спросила госпожа Августа с умильной улыбкой.
— Дивный вечер, просто необыкновенный, он напомнил мне… Знаете, — принц оживился, — я сейчас гулял всаду, и пришло на память, вы, конечно, помните:
Как бронзовой золой жаровень, Жуками сыплет сонный сад. Со мной, с моей свечою вровень Миры расцветшие висят, —упоенно начал читать принц, плавно, дирижерски размахивая руками, закатив глаза…
Все фон Биркенау застыли с испуганными лицами. А принц продолжал:
И как в неслыханную веру, Я в эту ночь перехожу, Где тополь обветшало-серый…И тут он взглянул на семейство господина Андреаса… И сразу замолчал, поник.
— Извините, господа, — промямлил он и пошел дальше, опустив голову.
— Ничего, дети, прошептала госпожа Августа, — на танцах мы свое возьмем…
А принц вдруг остановился посреди толпы и, ни на кого не глядя, забормотал:
— «Пью горечь вечеров, небес осенних горечь, и в них твоих измен горящую струю. Пью…» Боже мой, забыл… «И в них твоих измен горящую струю…» Как же дальше?..
Он оглянулся цо сторонам — на него смотрело множество недоуменных, растерянных, напуганных глаз, глупо улыбающихся лиц…
— Господи! — в расстройстве почти крикнул принц. — Ну неужели никто не знает, как дальше?
И вдруг из толпы раздался тихий девичий голосок:
— Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,
Рыдающей строфы сырую горечь пью…
— Да! Да! — радостно закричал принц. — Конечно! «Пью горечь вечеров»! Гениально!
Он искал глазами подсказчицу, толпа расступилась, и перед ним оказалась невысокая полная горбоносая девушка.
— Спасибо! — радовался принц. — А финал, вы помните — там прелестный финал!
— «Полы подметены, тихо сказала девушка. — На скатерти ни крошки, как детский поцелуй, спокойно дышит стих …»