Искатель. 2000. Выпуск №6
Шрифт:
— Теперь вы все знаете, — нарушила начавшую затягиваться паузу Людмила Станиславовна. — Не знаю, почему я это сделала… Я не выполнила просьбу сына… Он меня теперь не простит… — Она говорила тихим бесцветным голосом. — Но я это сделала… Раз уж вы многое знаете и подозреваете моего сына в… — она надолго задумалась, — и участии в чем-то противоправном… Может, вы и правы, совместными усилиями мы сможем ему помочь гораздо лучше и быстрее. Я найму лучших адвокатов… Я не пожалею никаких денег… Боже мой, Альберт, что же ты наделал!… — Она неожиданно встрепенулась. — Впрочем, я бы никогда так не поступила, если
Мишин слушал ее не перебивая. Баранчеева покачала головой, взяла записку, развернула ее и снова положила на стол.
— Все дело еще и в ней. Она мне сразу не понравилась.
— Там что-то не так?
Людмила Станиславовна грустно усмехнулась.
— Многое… — И быстро заговорила: — После того, как у меня прошла эйфория, я стала анализировать эту записку, и мне начали приходить мысли, что с сыном что-то не так. — И, перехватив недоуменный взгляд Мишина, пояснила: — Я имею в виду не его… противоправный поступок, а само ее написание.
— И что же вас смутило?
— Может, конечно, я и избаловала своего сына, но я всегда знала ему цену. Альберт никогда не смог бы написать такой грамотной записки…
— Вы хотите сказать, что писал не он? Что это не его почерк?
— Почерк-то его, и писал он, я в этом абсолютно не сомневаюсь. Но вы обратите внимание, как написано. — Она подчеркнула слово «как». — Мало того, что почти без ошибок, но, главное, совсем без помарок!
— Вы хотите этим сказать… — снова начал Мишин, но Баранчеева его сразу перебила:
— Я хочу сказать, что он явно несколько раз ее переписывал.
— Но зачем? — искренне удивился Максим.
— Вот и я думаю — зачем? Альберт редко писал мне письма, а тем более записки, а если и писал, то это было что-то невообразимое. Мысли путались, строчки налезали друг на друга, миллион ошибок, сплошные зачеркивания, исправления…
— А может, он специально ее переписал, чтобы у вас не возникло никаких двусмысленностей в толковании текста? Ведь разговор идет о больших деньгах и о его дальнейшей судьбе…
— Может, конечно, и так, но меня смущает еще и другое.
— Что именно?
— Он назначил мне встречу в электричке, — многозначительно произнесла Баранчеева.
— Вы видите в этом что-то странное? Вас смутило место, время или что-то еще?
— Все! И место, и время… — И добавила: — Но больше, конечно, место.
— В этом есть что-то необычное?
— Он знает, что я никогда не езжу в электричках… Не думайте, это не прихоть богатой женщины. Я родилась и выросла в деревне, поэтому, если надо, могу ездить и на лошади, и на телеге… Дело в другом. И Альберт прекрасно знает мою историю.
Людмила Станиславовна задумалась и неторопливо начала рассказывать.
— Это случилось в день окончания института. Нам вручили дипломы, и после небольшого банкета мы с подружкой довольно поздно возвращались домой. Перед самым городом вышли в тамбур. Подружка закурила, а я просто стояла рядом. Вдруг появились пьяные парни и стали приставать — девочки, давайте познакомимся, ну и так далее. А подружка на банкете вдрызг разругалась со своим женихом. Можете представить, какое у нее было настроение?! Она этих ребят и отшила. Очень резко. Матом. Одному из них это не понравилось, и он достал нож и пырнул ее… Потом
— А может, он таким образом хочет вас о чем-то предупредить?
Словно не услышав его вопроса, Баранчеева добавила:
— И еще одно. Он никогда не говорил и не писал про свою любовь ко мне…
Людмила Станиславовна закрыла ладонями лицо и заплакала.
Глава восьмая
Формально проверить, могли ли Сизов и Баранчеев уйти в самоволку, Мишину было достаточно просто. Он пригласил в курсовую канцелярию заместителя командира взвода младшего сержанта Курлянского и попросил достать рабочую тетрадь, в которой тот, согласно распоряжению начальника училища, отмечал всех отлучающихся в любое время, кроме свободного. Такая практика возникла не так давно и называлась ужесточением контроля за перемещениями подчиненных.
Курлянский вытащил из полевой сумки толстую тетрадь.
— Какое число вас интересует?
— Двадцать первое.
— А время?
— Самоподготовка. — И уточнил: — С семнадцати до двадцати часов двадцати минут.
— Так, смотрим… Баранчеев. Был отпущен мною в санчасть. К зубному врачу. Сизов… Так, Сизов во время самоподготовки занимался в пятом корпусе в читальном зале. С моего разрешения.
— А они точно были в тех местах, куда отпрашивались? Ты не проверял? — на всякий случай спросил Мишин, хотя заранее был уверен в ответе.
— Товарищ старший лейтенант, — протянул Курлянский, — да если я всех буду проверять, то у меня времени на учебу совсем не останется.
Все становится на свои места, размышлял Максим, отпустив замкомвзвода, главное — официально отпроситься. А там уж шуруй куда хочешь!
Я накинул куртку, выключил свет и собирался уходить, но зазвонил телефон.
— Редакция, слушаю вас!
В трубке послышался испуганный девичий голос:
— Ой! Здрасьте… А тут ваш телефон написан…
— Здрасьте, здрасьте. А тут — это где?
— В газете.
— И в этом есть что-то странное?
— А я думала, что это телефон военного училища.
— Училища? — Я сел в кресло и включил настольную лампу. — А при чем здесь училище?
— Нет, правда как-то странно… — вместо ответа задумчиво произнесла девушка. — Сообщают о розыске курсантов, а отвечает телефон редакции.
— Так вы по поводу Баранчеева и Сизова?