Искатели алмазов
Шрифт:
— За… э-э… — Кокорев хотел сказать: «За три фунта табаку», но вовремя спохватился.
— Да я пока не купил, он меня просил оценить. Сколько вы за него даете?
— Нисколько.
Кокорев от удивления заморгал ресницами.
«Ишь, прах его побери! За гроши хочет взять. Нет, шалишь!..»
— Как же так, помилуйте… Вы же сами сказали — алмаз… да и расписка…
— Вы меня не так поняли, господин Кокорев, — с тонкой улыбкой сказал Гершфельд. — Я не могу купить ваш алмаз, потому что всех ценностей моего магазина со мной самим в придачу не
Кокорев засмеялся: шутки шутит старик!
— Не смейтесь, — спокойно продолжал Гершфельд. — Ваш алмаз весит сорок пять каратов. Это значит, что он стоит более ста тысяч рублей золотом.
На лбу у Василия Васильевича выступила испарина. Ювелир поглядывал на него со снисходительной благожелательностью, в глазах его легко можно было прочесть: «Выпадает же дуракам счастье!» Кокорев опять засмеялся. На него напала какая-то дурацкая смешливость.
— Так это вы, стало быть, не шутите?
— Нисколько-с.
Кокорев вдруг широко взмахнул руками, хлопнул себя по ляжкам и, запрокинув голову, захохотал. Гершфельд подумал было, что торговец рехнулся от радости, но Кокорев немного успокоился и, вытирая платком выступившие на глазах слезы, заговорил:
— Вот так надули вы меня, господин Гершфельд! С куртажом-то! Хо-хо-хо… Это ведь мне, стало быть, тысчонок пять выложить придется!.. Ха-ха!.. И правильно, нас, дураков деревенских, учить да учить надо…
Веселость Кокорева, видно, пришлась Гершфельду не по душе.
— Я не сержусь на ваши необдуманные слова, вы в таком состоянии, что это понятно, — сухо сказал он. — Но когда вы обдумаете все спокойно, вы оцените мое великодушие и поймете, что я поступил весьма справедливо и честно. Скажите, если бы я предложил за ваш кристалл, скажем, пять тысяч, отдали бы вы его?
— Отдал бы, — все еще глуповато посмеиваясь, сказал Кокорев.
— И, смею вас уверить, остались бы довольны. А я бы в одну минуту стал богат. Но я не желаю наживаться нечестно. Я порядочный человек, я имею понятие о честности. Честность, как и любая другая услуга, должна оплачиваться. Ведь если вы находите на улице деньги и возвращаете их владельцу, вы за ваш честный поступок по закону имеете право получить какую-то часть этих денег. Точно так же вы обязаны оплатить мою честность с вами. Я только справедлив.
Кокорев вдруг побледнел. До него наконец дошло, что пять минут назад он сам, своими руками мог отдать Гершфельду огромное состояние. Он прижал руки к груди, заговорил испуганно, со слезой в голосе:
— Господин Гершфельд, простите великодушно за глупые слова… По необразованности нашей… Век буду бога за вас молить, только не держите сердца на меня, на дурака окаянного!..
Он хотел бухнуться в ноги, но ювелир удержал его; брезгливо поморщившись, сказал:
— Оставьте, я не сержусь. Скажите лучше, что вы намерены делать с алмазом?
— Не знаю, ей-богу, не знаю… Будьте благодетелем, господин Гершфельд, научите, в долгу не останусь.
— Я вам посоветую вот что. Нынешним летом в Париже открывается
…На следующий день Василий Васильевич уехал в Нюю. Все лето он не находил себе места, ждал вестей из Иркутска. В лавчонке своей почти не появлялся, мелочную торговлю возложил на жену — тошно было считать медяки нюйских обывателей, когда впереди в золотом ореоле маячили сто тысяч. Осенью, когда ночи над Леной стали чернее сажи, Кокорев получил наконец вызов из Иркутского банка.
По прибытии в Иркутск он сразу, не заглянув даже к Гершфельду, отправился в банк. Строгий служащий в золотом пенсне и с генеральскими бакенбардами долго выяснял его личность, проверял документы. Удостоверившись, что перед ним Кокорев, спросил:
— Вы посылали на Всемирную Парижскую выставку алмаз?
— Как же, посылал. Вот при мне и квитанция, извольте взглянуть.
— Тэк-с… — Служащий возвратил квитанцию. — На ваше имя, в счет оплаты стоимости вашего алмаза, поступило двести тысяч рублей.
Кокорев осторожно кашлянул и робко огляделся по сторонам, словно желая удостовериться, что происходящее не сон.
— Что-с?
— Двести тысяч рублей, на ваше имя, за алмаз… Понятно вам? — старался вразумить его служащий.
— Хе-хе-хе, понятно, как же-с… Я к тому: не было бы ошибки. За три фунта табаку… Хо-хо… Да и табак-то дрянь!.. Может, сто тысяч?
Служащий пожал плечами, но не удивился. За долгое время работы в банке он нагляделся на всяких клиентов. Обыкновенно, внезапно разбогатевший человек на первых порах теряет голову.
— Вы сейчас все деньги возьмете, или, может быть, часть оставите? Мы даем два процента годовых.
— Все заберу. Нет, пожалуй, часть оставлю… Э, нет, все так все!..
Служащий пристально посмотрел на него поверх пенсне и сказал:
— Послушайте доброго совета: пойдите-ка сперва домой да опомнитесь, а деньги от вас не уйдут.
Кокорев вышел из банка и остановился, соображая, куда направиться. «К Гершфельду? Ну, конечно, куда же еще. Ошарашу сейчас новостью, небось обрадуется, хватим по стаканчику коньячку. Еще бы не обрадоваться, десять тысяч за здорово живешь!..»
Кокорев замедлил шаг. Воспоминание о хранящейся у Гершфельда расписке несколько охладило его восторг. Он уже чувствовал себя богачом, уже мечтал о собственных пароходах, о большом хлебном деле, о собственном золотом прииске, а тут вынь и отдай десять тысяч какому-то ювелиришке. «За что? Неизвестно. Так, ни за что… Добро бы хоть тысячу, ну, две, а то десять… Эка!.. Это за честность-то? Да и какая, к шутам, может быть честность, если за нее платить приходится? Жульничество одно. Грабеж… Этакие-то честные в Нерчинске руду копают… Нет! Ежели ты по справедливости, и мы тоже будем по справедливости, кое-чему, слава богу, обучены…»