Искатели жребия
Шрифт:
— Да, Марине и детям я нужна. Тебе — вряд ли. — Она оглянулась по сторонам, словно кого-то искала. — Я думаю, его самое время выпускать. Больше ему здесь делать нечего.
Из полутьмы вывернулись Джос и Медовик, снова устроились в кругу. Зашевелились и остальные. Загомонили, подняли головы, равнодушными глазами поглядели на Калинова. В них не было ненависти, но не было и любви. И потому Калинов не удивился, когда вокруг начал сгущаться такой забытый и такой знакомый серый туман.
И тут мысли Калинова рванулись вперед. Они стремительно заскользили по прошлому, настоящему, будущему… И будущее без
А мысль скользила дальше. И наконец открылась бездна, в которой не было ничего — ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. И вот тут-то жизни он не видел абсолютно точно. Бездна была такова, что в ней исчезала не только его жизнь. Вместе с ним туда проваливалась и Земля, и Солнце, и все Внеземелье. В бездне не было ничего, даже вакуума, и Калинов оторопел.
Это не смерть, понял он, потому что смерть — продолжение жизни, только другими путями. Это не смерть, понял он, это полное исчезновение жизни, и помешать процессу не могут ни Сути, ни Суперсути, ни те, кто еще выше, кто не имеет даже названия. Но для жителей Земли это будет просто гибель. И все они, эти двадцать миллиардов душ, смотрели на него сейчас как на предателя, сквозь серый туман нуль-пространства, сквозь вибрирующие поля джамп-генераторов, сквозь душу самого Калинова. И он понял, что Дримленд — не убежище несчастных подростков, Дримленд — это мечты, надежды и любовь всех жителей Земли, в силу определенных причин не реализованные, не достигнутые, не прочувствованные. Потому что человек слаб, и журавлю в небе большинство предпочитает синицу в руках, и нет нужды осуждать их за это, ибо в слабости такой сила человечества, в слабости такой — пространство для развития, и пока не достигнут идеал, есть к чему стремиться и рано уходить…
— Мне рано уходить, — произнес вслух Калинов.
И серый туман рассеялся, превратился в полутьму. Калинов снова был в той же пещере, только не было тут теперь музея восковых фигур. Не было и живых товарищей. Как не было и Виты. У костра сидели Джос и Медовик, смотрели в огонь, разговаривали. Калинова они не видели: полутьма у стены прекрасно маскировала его. Калинов осторожно сел на землю и стал слушать.
— Может быть, он все-таки не тот? — говорил Медовик.
— Мы не могли ошибиться, — отвечал Джос.
— Но ты же видишь — связь оборвалась!
— Однако я не теряю надежды на ее восстановление… Мы изменили тактику. Посмотрим на результаты.
— И все-таки, по расчетам, связь не должна была обрываться.
— Милый, он же человек. Их судьбы никогда нельзя сделать полностью определенными. Всегда остается разброс реакции. — Джос наклонился, пошевелил горящие сучья. — Честно говоря, надоела мне эта шкура. Все время приходится контролировать процессы управления… Ты на Земле когда-нибудь ходил по краю пропасти?
— Нет, там, где я жил, была равнина.
— Ну, у нас, честно говоря, настоящих гор тоже не было. Точнее будет сказать — ходить над обрывом.
— По краю оврагов я ходил. — Медовик мечтательно
Джос поморщился:
— Помнишь, когда стоишь на краю обрыва, появляется такое странное ощущение… Кажется, взял бы и шагнул в пустоту… Аж мышцы от желания сводит.
Медовик покивал.
— Вот у меня такие же ощущения с оболочкой, — продолжал Джос. — Так и хочется взять и перестать управлять телом. И посмотреть, что будет…
— Нос расквасишь, вот и все. Больше ничего не будет.
— Нет, ты до конца не понимаешь. — Джос покачал головой. — Все-таки людьми мы были слишком разными.
— Разумеется… Тебя вся Земля знает, а кому известен медосборщик с берегов Ильменя? Большинство и названия-то такого никогда не слышали!
— Ладно, — сказал Джос, — оставим эту тему. Человеческие тела пробуждают в нас человеческие эмоции. Этак еще немного — и меня потянет в постель к живой женщине… Как думаешь, он надолго ушел?
— Вряд ли. Сомневаюсь, что он вообще ушел. Если он Спаситель, не должен был. Витальная программа должна его ограничивать в поступках.
Калинов внимательно слушал. Говорили, без сомнения, о нем. Но смысл разговора до него не доходил. Понятно было только, что эти двое, кажется, имеют какое-то отношение к спиритосфере, к той страшненькой сказке, в которую он окунулся десять лет назад и которая давно уже стала казаться чем-то нереальным, как будто и не происходившим вовсе. И только присутствие Марины в его жизни говорило о том, что все это действительно случилось.
— Как бы то ни было, — сказал Джос, — провал близится. Изменение энтропии начнется уже через неделю плюс-минус одни сутки.
— Так скоро?
— Ну, здесь-то эту неделю можно растянуть в полвека. Но это добавит кое-какие сложности… Так что, если он ушел, мы дадим ему не больше одного дня. Потом заберем сюда и больше не выпустим.
— Подожди-ка, — сказал Медовик.
Он неуловимо изменился, застыл, словно превратился в камень. Джос ждал. Наконец Медовик шевельнулся, ожил, оттаял.
— Никуда он не ушел. Он где-то здесь, точнее определить не могу — не хочет, чтобы мы знали, где он. Может быть, совсем рядом, затаился где-нибудь и слушает.
— Ты думаешь? — Джос обернулся, посмотрел сквозь Калинова. — Если он способен на такое, то не все еще потеряно. Значит, связь не оборвалась полностью. А с дубль-Спасителями всегда были сложности.
— Ладно, — сказал Медовик. — Пошли в гостиницу. Если он остался, ему придется искать ночлег.
Они исчезли. Калинов подождал немного, потом встал и подошел к костру. Костер догорал, не трещали сучья, не взметались искры, но от него все еще шло приятное тепло. Калинов сел, пододвинулся ближе и попытался осмыслить услышанное.
Что им нужно от него теперь? Если он Спаситель, то кого он должен спасти? Виту?.. Зяблика?.. Свою семью?.. Счастье своих жен и детей?.. Он представления не имел. Но казалось ему, будто он только что побывал на очередном спектакле.
От костра шло странное тепло. Оно согревало не только тело, но и душу. От него становилось хорошо, счастливо, как от несчастной любви, когда ее вспоминаешь через много лет. Что-то шевельнулось в сердце, захотелось, чтобы здесь, у костра, оказалась Вита и чтобы тени бегали по ее лицу.