Исключительный факт
Шрифт:
А кладбище сосредоточенно и бесстрастно молчало, всё облитое зноем и пустынное, несмотря на то, что было густо заселено. Кресты, памятники и зелень деревьев, всё кладбище было давно знакомо Николаю Петровичу; но теперь оно, казалось ему, приобрело какую-то новую холодную и жестокую черту, резко изменившую его общую физиономию. Ему казалось, что каждый кусок креста и угол памятника, выглядывавшие из зелени,
Николай Петрович глубоко вздохнул и потёр себе лоб ладонью. Ему захотелось поговорить с сиротами, но в это время старший из них повернул лицо к товарищу и снова заговорил:
– Тоже вот на земском однажды Телешевского барина разнёс он, ах ты, б-боже мой, как... Тот, значит, говорит: "Не родится хлеб, ну, так пусть овёс сеют!" Это про нас-то. А он встал и давай его шпынять. "Вы, говорит, я, говорит, крестьянство, говорит, - все люди! Одинаковые люди, вот как!" Да ещё и это не так, а "мужик, говорит, наш кормилец, и мы, говорит, его неоплатные должники. Потому, говорит, кабы не он, так вы бы, говорит, первый живот-то себе туго-натуго подпоясали; потому корму вам нет, коли мужика нет!" Чудесно он его расколол. Тот так и загорелся со зла-то. Н-да! Человечек был, царствие ему небесное!..
И, крестясь, старик любовно посмотрел на могилу.
– Евстратова Николку в люди вывел, какой парень-то стал, башка! Приезжал прошлым годом к отцу-то, студент совсем как есть. "Через два, говорит, лета доктором буду", - сообщил младший и снова стал вертеть папиросу.
– Школа тоже...
– снова начал было старый, но, махнув рукой, замолк.
Николай Петрович чувствовал, что у него устали ноги, ему захотелось сесть. Сделав движение, он задел рукавом пальто за сучок. Раздался жалобный треск. Сироты дрогнули, повернув в его сторону головы, подозрительно и пристально посмотрели на него, отвернулись; младший задымил папиросой, громко сплёвывая слюну и равнодушно посматривая по сторонам, старший ткнулся подбородком в свои колени и, похожий на ком тёмно-серой высохшей грязи, сделался неподвижен. Николай Петрович закрыл глаза и попытался восстановить тот взгляд, которым они оба с минуту смотрели на него. Холодное любопытство
– Тоже венков наложили ему. Ишь!.. Пойдём, Ефим!..
– сказал старик, подымаясь на ноги.
– Айда!
– коротко ответил тот и тоже встал с земли. Затем, обнажив головы, они снова начали молиться.
Младший молился молча, старший, захлёбываясь, шептал что-то.
– Ну, прощай!
– встал на колени молодой и поклонился в землю.
– До будущего разу!
– прошептал старый. Николай Петрович молчал и смотрел им вслед. Они шли качающейся, медленной походкой по извилистой дорожке и, ни разу не обернувшись назад к могиле, пропали.
Николай Петрович подошёл к месту, где они сидели, посмотрел на могилу и на покрывавшие её венки и улыбнулся. Венки были смяты, сухи, пыльны, жалки и как-то пошло смешны. Николай Петрович чувствовал себя скверно, недовольный их видом и ещё чем-то. Но ему не хотелось разбираться в себе.
– Ба! Что ж такое? Ну, это исключительный факт. Исключительный факт, и только!..
– и, пожав плечами, он быстро пошёл к ограде кладбища.
После, рассказывая обо всём этом, он начинал так:
– Однажды я наблюдал очень красивый, исключительный факт... 1893 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые напечатано в газете "Волгарь", 1893, номер 279, 24 ноября.
Второй рассказ из цикла "Маленькие истории". В основу рассказа положен действительный факт: 29 апреля 1893 года в Н.Новгороде хоронили писателя-шестидесятника, историка Нижегородского края А.С.Гацисского. О его могиле и идёт речь в рассказе. Уже в советские годы в письме к племяннику Гацисского - К.Александрову, Горький писал: "...смерть и похороны А.С.Гацисского действительно взволновали меня, и я напечатал в газете "Волгарь" рассказ, который был озаглавлен, если не ошибаюсь, "Двоеточие" или "Над могилой" ("Горьковская коммуна", 1934, номер 248). Название своего рассказа Горький запамятовал.
В собрания сочинений рассказ не включался.
Печатается по тексту газеты "Волгарь".