Искра жизни
Шрифт:
Он замолчал. Теперь он тоже четко видел Ломана. Уже бессмысленно было идти за йодом. Но он сделал это только для того, чтобы что-то предпринять. Он медленно спрятал флакон в карман. Ломан спокойно наблюдал за ним не моргая. Пятьсот девятый отвел взгляд в сторону. Он разжал ладонь и увидел поблескивающий крохотный кусочек золота. Потом снова посмотрел на Ломана. Пламя обожгло пальцы и погасло.
— Доброй ночи, Ломан, — сказал Пятьсот девятый.
— Позже я еще раз подойду, — сказал Бергер.
— Ладно, — прошептал Ломан. — Теперь…
— Может, удастся раздобыть еще пару спичек. Ломан уже ничего не ответил.
Пятьсот девятый чувствовал в ладони твердую и тяжелую золотую коронку.
— Выйди из барака, — прошептал он Бергеру. — Обсудим все снаружи. Там мы будем одни.
Они ощупью пробрались к двери и вышли на защищенную от ветра сторону барака. В городе действовала светомаскировка, в основном пожар был потушен. Только колокольня церкви святой Катарины продолжала гореть, как гигантский факел. Колокольня была очень старая со множеством сухих балок; пожарные оказались бессильными, поэтому пришлось ждать, пока колокольня выгорит полностью.
Они присели на корточки.
— Что же будем делать? — спросил Пятьсот девятый.
Бергер потер воспаленные глаза.
— Если коронка зарегистрирована в канцелярии, мы погибли. Они наведут справки и кого-нибудь обязательно повесят. Причем меня — первым.
— Ломан говорит, что коронка не зарегистрирована. Когда он сюда попал, семь лет назад, таких правил еще не было. Золотые зубы тогда просто выбивали. Без регистрации. Перемены наступили уже позже.
— Ты это точно знаешь? Пятьсот девятый повел плечами.
— Конечно, нам все еще не заказано сказать правду и сдать коронку. Или засунуть ему в рот, когда умрет, — проговорил наконец Пятьсот девятый. Он плотно обхватил ладонью маленький кусочек. — Ты этого хочешь?
Бергер покачал головой. Золото обеспечивало жизнь на несколько дней. Оба понимали, что теперь, когда коронка была у них, они с нею уже не расстанутся.
— А можно себе представить, что он сам вырвал зуб еще несколько лет назад и продал его? — спросил Пятьсот девятый.
Бергер измерил его взглядом.
— Думаешь, что СС захочет с этим возиться?
— Нет. Особенно, если обнаружат свежую рану во рту.
— Это как минимум. Если он еще немного протянет, рана подживет. К тому же это задний коренной зуб: трудно будет проверить, когда труп окоченеет. Если он умрет сегодня вечером, дождемся завтрашнего утра. Если же он умрет завтра утром, труп придется держать здесь, пока он не окоченеет. Это реально. А Хандке на утренней перекличке мы как-нибудь проведем.
Пятьсот девятый посмотрел на Бергера.
— Надо рискнуть. Нам нужны деньги. Особенно теперь.
— Да, видимо, нам уже ничего не остается другого. А кто переправит зуб?
— Лебенталь. Он единственный, кто это может.
За ними открылась дверь барака. Несколько человек кого-то вытащили за руки и за ноги и поволокли к куче рядом с улицей, где лежали умершие после вечерней переклички.
— Это
— Нет. Это не наши. Это мусульмане.
Люди, которые вытаскивали мертвеца, пошатываясь, возвращались в барак.
— Кто-нибудь заметил, что зуб у нас? — спросил Бергер.
— Не думаю. Здесь лежат почти исключительно мусульмане. Разве, что тот, который давал нам спички.
— Он что-нибудь сказал?
— Нет. До сих пор. Но он может потребовать своей доли.
— Это не столь важно. Вопрос в том, не захочется ли ему нас предать.
Пятьсот девятый задумался. Он знал, что есть люди, которые за кусок хлеба способны на все.
— На него не похоже, — сказал он, поразмыслив. — Тогда чего ради он давал нам спички?
— Одно другого не касается. Нам надо проявлять осторожность. Иначе обоим хана. И Лебенталю тоже.
Пятьсот девятому и это было довольно хорошо знакомо. Он видел, как одного повесили и за меньшее нарушение.
— Надо за ним проследить, — сказал он. — По крайней мере, до тех пор, пока не сожгут Ломана, а Лебенталь не переправит зуб. Потом это потеряет для него всякий интерес.
Бергер кивнул.
— Я еще раз туда схожу. Может, что-нибудь разузнаю.
— Хорошо. Я буду здесь ждать Лео. Он, наверное, еще в трудовом Лагере.
Бергер встал и направился к бараку. Он и Пятьсот девятый без колебаний рискнули бы собственной жизнью, если бы Ломана хоть как-нибудь можно было спасти. Но он был обречен. Поэтому они говорили о нем уже как о камне. Проведенные в лагере годы научили их мыслить по-деловому.
Пятьсот девятый присел на корточки в тени сортира. Это было удобное место, где никто за ним не мог наблюдать. В Малом лагере на все бараки имелся только один общий сортир, который был построен на границе обоих лагерей и к которому от бараков постоянно тянулась со стоном вереница скелетов. Почти у всех был понос или того хуже. Многие изможденные лежали на земле, стараясь собраться с силами, чтобы дотащиться до цели. По обе стороны сортира была натянула колючая проволока, отделявшая Малый лагерь от трудового.
Пятьсот девятый присел так, чтобы видеть ворота, врезанные в колючую проволоку. Они предназначались для начальников блоков, ходивших за пищей, санитаров морга и катафалков. От двадцать второго барака ими разрешалось пользоваться только Бергеру, когда он направлялся в крематорий. Всем другим это строго запрещалось. Поляк Зильбер называл их покойницкими воротами, потому что узники, попадавшие в Малый лагерь, возвращались через эти ворота только трупами. Каждому охраннику разрешалось открывать огонь, если какой-нибудь скелет пытался проникнуть в трудовой лагерь. Почти никто этого и не пробовал. Из трудового лагеря, кроме дежурных, сюда тоже никто не приходил. Из-за не очень строгого карантина Малый лагерь воспринимался прочими узниками своего рода кладбищем, на котором мертвецы еще короткое время бродили, как призраки.