Искра жизни
Шрифт:
— Что случилось, Бергер? Бергер?
Бергер, согнувшись, тихо лежал.
— Ничего, — проговорил он.
— Кровотечение открылось?
— Нет.
— Что же тогда?
— Желудок.
— Желудок?
Бергер кивнул. Он выплюнул кровь, еще оставшуюся во рту.
— Ничего страшного, — прошептал он.
— И все же достаточно страшно. Что нам надо предпринять? Скажи, что мы должны делать?
— Ничего. Просто спокойно полежать. Дать отлежаться.
— Может, мы тебя отнесем в барак? Ты получишь постель.
— Дай
Вдруг Пятьсот девятого охватило страшное отчаяние. Он видел, как умирало столько людей, да и сам так часто оказывался почти на грани смерти, что уверовал: смерть отдельного человека уже не значит для него слишком много. Но теперь это тронуло его так же глубоко, как и в первый раз. Ему казалось, что он теряет последнего и единственного в своей жизни друга. Он как-то сразу ощутил безысходность своего положения. Бергер изобразил улыбку на своем мокром от пота лице, а Пятьсот девятый уже представил его бездыханно лежащим на краю цементного пути.
— Кое-кому все же надо дать поесть! Или достать лекарство! Лебенталь!
— Ничего не надо есть, — прошептал Бергер. Он поднял руку и открыл глаза. — Поверь мне. Я скажу, если мне что-нибудь потребуется. И когда. Сейчас ничего не надо. Поверь мне. Это все желудок. — Он снова закрыл глаза.
После отбоя из барака подошел Левинский. Он подсел к Пятьсот девятому.
— Почему ты, собственно, не в партии? — спросил он. Пятьсот девятый посмотрел на Бергера. Тот ровно мерно дышал.
— Почему тебе это хочется знать именно сейчас? — ответил он вопросом на вопрос.
— Жаль. Я хотел, чтобы ты был с нами.
Пятьсот девятый понимал, что Левинский имеет в виду. В руководстве лагерного подполья коммунисты составляли особенно крепкую, обособленную и энергичную группу. Она оказывала содействие и помощь прежде всего своим людям. Она хотя и сотрудничала с другими, тем не менее, преследуя свои особые цели, никогда не доверяла им полностью.
— Ты бы нам пригодился, — сказал Левинский. — Чем ты занимался прежде? Какая у тебя была профессия?
— Редактор, — ответил Пятьсот девятый и сам удивился, как странно прозвучало это слово.
— Редакторы нам бы особенно пригодились.
Пятьсот девятый промолчал. Он знал, что вести дискуссию с коммунистом так же бессмысленно, как и с нацистом.
— Кто-нибудь слышал, кто будет новым старостой блока? — спросил он немного погодя.
— Да. Наверно, будет кто-нибудь из наших людей. Но наверняка один из политических. У нас тоже назначили нового. Он из наших.
— Когда ты снова вернешься?
— Через день или два. Это не имеет отношения к старосте блока.
— Еще что-нибудь слышал?
Левинский испытующе посмотрел на Пятьсот девятого. Потом он придвинулся поближе.
— Мы рассчитываем, что взятие лагеря произойдет примерно через две недели.
— Что?
— Да. Через две недели.
— Ты имеешь в виду освобождение?
— Освобождение
— Кто это — мы? Левинский на мгновение замер.
— Будущее лагерное руководство, — проговорил он. — Оно понадобится и сейчас уже создается: иначе будет только неразбериха. Мы должны быть готовыми вступить в дело немедленно. В лагере должно быть обеспечено бесперебойное питание — и это самое главное. Питание, снабжение, управление — тысячи людей ведь не могут сразу же разбежаться…
— Ясное дело. Здесь не все могут ходить.
— Кроме всего прочего. Врачи, медицинское обслуживание, транспорт, подвоз продуктов питания, необходимые закупки в деревнях…
— И как вы все это собираетесь обеспечить?
— Нам помогут, это точно. Но мы должны это организовать. Англичане или американцы, которые нас освободят — это ведь боевые части. Они не приспособлены для того, чтобы немедленно заняться управлением концлагерей. Это придется делать нам самим. Разумеется, с их помощью.
— Странно, — сказал Пятьсот девятый. — С какой уверенностью мы рассчитываем на помощь наших противников, не так ли?
— Я поспал, — сказал Бергер. — Теперь снова в порядке. Это все желудок, больше ничего.
— Ты болен, — возразил Пятьсот девятый, — я еще ни разу не слышал, чтобы из-за желудка харкали кровью.
— Мне приснилось что-то особое. Я все видел четко и наяву. Я оперировал. Все было залито ярким светом… — Бергер широко открыл глаза. Он заглянул в ночь.
— Левинский считает, что через две недели мы будем на свободе, Эфраим, — тихо проговорил Пятьсот девятый. — Мы сейчас постоянно принимаем по приемнику новости.
Бергер не шелохнулся. Казалось, что он ничего не слышал.
— Я оперирую, — произнес он. — Я приступил к вскрытию. Резекция желудка. И вдруг почувствовал: не знаю, что делать дальше. Я все забыл. Даже вспотел. Пациент лежал, весь раскрытый, без сознания, а я не знал, как мне быть. Я забыл, как делать операцию. Это было ужасно.
— Не думай об этом. Это был кошмар, иначе не назовешь. Каких только сновидений у меня не было! И какие сны будут приходить к нам после того, как мы выберемся отсюда!
Пятьсот девятый вдруг почувствовал резкий запах яичницы-глазуньи с салом. Он старался не думать об этом.
— Да, не во всем нас ждет ликование, — проговорил он. — Уж это точно.
— Десять лет. — Бергер пристально разглядывал небо. — Десять лет ничего. Пролетели! Мимо! Не работать целых десять лет! До сих пор даже не задумывался об этом. Возможно, что уже многое забыто. Мне и теперь не вспомнить, как надо оперировать. Нет, при всем желании не вспомнить. На первых порах в лагере я старался повторять по ночам ход операций. Чтобы не дисквалифицироваться. Потом это прошло. Очень может быть, что все забыто…