Искры
Шрифт:
Чургин закурил, затем повернулся вполоборота и несколько мгновений молча смотрел на Петрухина. Брови его были вздернуты, на большом лбу легла глубокая морщина, взгляд был строгий, холодный. Петрухину показалось, что Чургин видит его душу, читает его сокровенные мысли и вот-вот скажет: «Эх, подлец ты, подлец!» И штейгер не выдержал этого взгляда. Наклонившись к пепельнице, он тихо проговорил:
— Ну, так я вас слушаю, Илья Гаврилович.
— Почему вы уволили шестнадцать рабочих? — спросил Чургин.
— Я так и знал, — не поднимая глаз, сказал Петрухин. —
Чургин сломал в пальцах папиросу и бросил ее в пепельницу.
— Мне нужны эти люди, и я прошу вас отменить свое распоряжение, — твердо сказал он. — Я вас прошу, Иван Николаич. Не вынуждайте… — он помолчал и отчетливо, с нескрываемой угрозой закончил, — чтобы от вас потребовали возвращения уволенных на работу.
Петрухин встал, медленно прошелся по кабинету, скрестив руки на груди и уперев глаза в одну точку, как делал Стародуб в минуты раздумья, и заговорил начальственным тоном.
— Во-первых, они мне не нужны. А когда будут нужны, у нас много их — рязанских, орловских, воронежских и… какие еще там бродят голодные? Во-вторых, что это за тон, господин Чургин: «От вас потребуют». Кто это потребует, интересно? — Вернувшись к столу, он приподнялся несколько раз на носки, спросил, покачиваясь всем корпусом: — Этого вы и пришли требовать?
— Просить.
— A-а, значит требовать будут другие? И скоро?
Чургин, поднявшись с кресла, встал, приблизился к Петрухину вплотную, сурово посмотрел ему в лицо и сказал:
— Я передал вам проект вентиляции. По моему предложению установили лебедку. Наконец я изложил свои соображения о длинносаженных лавах, чего нет ни на одной шахте, и разработал эскиз. Неужели вы думаете, что все это я делаю ради того, чтобы погнать с сумой по миру больше детей?
— Бог мой, да кругом сколько хотите работы! — воскликнул Петрухин, сразу сбавляя тон: — А вашего проекта тридцатисаженных уступов я не видал.
— Вот что, Иван Николаич. Вы человек практический. Давайте без споров: вы отмените ваш приказ, а я — покорный слуга ваш. И не с тридцатисаженной лавой, а с пятидесятисаженной. Вы сами понимаете, что это значит для горного дела, если технически все это как следует причесать и разукрасить. Это ученая степень доктора, если написать об этом работу. Мне это не нужно, но для вас…
Петрухин смотрел в грозное, теперь уже покрасневшее лицо старшего десятника и не верил себе. У него даже голова закружилась от его слов. Бросив окурок, он торопливо взял новую папиросу, но куда-то исчезла со стола коробка со спичками, и он подошел к Чургину.
— Дайте прикурить, Илья Гаврилович, — тихо попросил он и, закурив, спросил: — Это… на совесть? Значит, на пару?
— По совести.
…Вышел Чургин из конторы, когда было уже за полдень. На дворе поднялась метель. Ветер свистел в карнизах, швырялся снегом в окна конторы, в лицо Чургину, порошил глаза. Чургин туже натянул картуз и отправился на шахту. Он шел, и ярость кипела в нем. «Подлецы! Тот купить хочет за золотые молоточки, за штейгерские рубли, этот сам торгует собой, как проститутка!
Едва он вошел в конторку, как в дверь заглянула Ольга, за ней показалась рыжая борода шахтера.
— Можно, Илья Гаврилыч?
— Ты бы еще дальше отошла и спросила: «Разрешите, господин старший конторский десятник?» Вот и ты шапку снял, — уставился он на шахтера. — Не стыдно?
Делегаты решили: раз он так их встретил, значит дело погибло. И они затаили дыхание, ожидая, что скажет Чургин.
А тот подошел к тревожно смотревшей на него Ольге, потрепал ее за плечо.
— Так артель, сказала?
Ольга поняла. Лицо ее зарумянилось, глаза заискрились.
— Артель, Илья Гаврилыч, — радостно ответила она.
— Ишь какая! — засмеялся Чургин и подмигнул шахтеру. — Ну что же, будем считать дело решенным.
Ольга взглянула на своего товарища, потом вдруг схватила Чургина за руку, крепко стиснула ее в горячем порыве и убежала, переполненная своей радостью.
Шахтер улыбнулся, закрыл за ней дверь.
Вскоре как-то вечером Чургин пришел к Леону в шахту и сказал:
— Сегодня у нас будет особенное занятие. Сбор — у тетки Матрены.
Леон вернулся с работы раньше обычного и застал у Чургиных Луку Матвеича. Вари дома не было. Чургин что-то перестилал на постели, а Лука Матвеич сидел на скамейке возле печки с ребенком на руках.
— Это хорошо, что ты помогаешь шахтерам, заступаешься за них, — говорил Лука Матвеич. — Но это и плохо, ибо люди надеются только на тебя и сами бездействуют. Надо делать новый шаг в нашей работе.
Увидев Леона, Чургин-маленький заулыбался и запрыгал в руках Луки Матвеича.
— Э, парень, так не годится: улыбаться всем — то мне, то Леонтию. Отец твой более строгий в этих случаях.
Чургин взял сына, сел на кровать и наставительно сказал:
— Ничего, дядя лысый, мы вырастем и во всем разберемся сами. Улыбаться всем мы не будем, не такой народ шахтеры… А чуки-чуки-чуки, навари-ка, мать, муки, — начал он подбрасывать ребенка на руках.
Леон робко пожал Луке Матвеичу руку и стал умываться. Плескаясь в тазу, он расслышал:
— Надо создавать организацию, Илья, — в этом все дело. Партийную, марксистскую организацию, которая помогла бы шахтерам встать на путь организованной, сознательной классовой борьбы за свое освобождение.
— Думал я об этом, но… мало, очень мало нас.
— Все начинается с малого, друг мой.
Леон в уме повторил: «Сознательной классовой борьбы за свое освобождение… Мудрено что-то: сознательная, классовая… Разве я без памяти был, когда палил Загорулькина? Надо спросить у Ильи».
Но спрашивать ему не пришлось. Вечером на квартире у тетки Матрены собрались Семен Борзых, Чургин, Ольга, дядя Василь, Митрич, Загородный.
Лука Матвеич ознакомил всех с решениями первого съезда РСДРП и предложил переименовать кружок в Александровскую социал-демократическую организацию.