Искупить кровью
Шрифт:
На этом политбеседа и закончилась. Воевать надо, это все знают и все понимают. Но почему так слабы мы оказались, что допустили немцев до самой Москвы, почему у него всего навалом, а у нас то того, то другого нет? Вот снова эта рама проклятущая прилетела, действует на нервы, хоть бы один ястребок появился, сбил бы эту гадину, ан нет их, самолетов-то наших, куда подевались? Сколько их на парадах летало, неба не видно, а сейчас хотя бы залетный какой появился самолетик. А ведь эта рама неспроста, после нее всегда юнкерсы на бомбежку прилетают, ну и натворят здесь, одному Богу только известно. Перелопатят деревню, все с землей смешают. Одна надежда, ежели немцы отбить ее надеются,
Надеялся на это и Пригожин, поглядывая на небо, на тихо урчащую моторами раму, которая спокойно парила в небе, ничего не опасаясь... Вот на снижение пошла неспешно, и посыпались из нее белыми голубками листовки... Политрук, увидев это, едва не бегом бросился к бойцам:
– Листовки не читать, немедленно сдать мне. Это приказ!
– закричал он. Передать всем!
Чего напугался, недоумевали бойцы? Подумаешь, листовки фрицевские. Чем они могут взять? Да ничем. Попадались они некоторым, кто вторым заходом на фронте, так говорили - глупые листовки. Ну, еще в первые месяцы войны могли подействовать, а сейчас? Когда немцев от Москвы отогнали? А политрук забеспокоился. Не знали бойцы, что со стороны Особого отдела инструктаж был строжайший: листовки читать не давать, отбирать, а потом сдать все в Особые отделы, под личную ответственность командиров, и политработников особенно.
А листовочки кружились в воздухе и медленно планировали на землю. Какие на поле попадали, какие и в деревню залетели. Политрук и замполитрука, назначенный им из бойцов, потому как того, с четырьмя треугольничками, кадрового, ранило и потопал он радостно в тыл, начали ходить по деревне и листовочки эти подбирать. Их в деревню попало не так уж много, а потому политрук приказал никому их не подбирать под угрозой трибунала, надеясь, что вдвоем они сами управятся. Ведь ежели боец подберет, так поневоле глазом пройдется по строчкам и узнает, к чему немцы его призывают, а призывали они, конечно, сдаваться, переходить на ихнюю сторону, и каждая листовочка эта являлась пропуском. А переходить предлагали, потому как сопротивляться им безнадежно, Красная Армия разгромлена, а в плену им будет обеспечена и жизнь, и пропитание, и прочее...
Видя, как резво собирают политрук с бойцом листовочки, чуть ли не бегом, Мачихин - а кто же иной - ухмыльнулся презрительно и заявил во всеуслышание:
– Не верит нам начальство, не доверяет, будто прочтем этот листок и побежим сразу в плен. Разве это дело, так народу не доверять?
– А когда Советская власть народу доверяла? Да никогда. И в гражданскую комиссары все выпытывали, какого кто происхождения. Офицеров царских сколько перестреляли, а они ведь добровольно в Красную Армию пошли, за народ вроде были, - откликнулся папаша, и тоже не тихо.
– Легче на поворотах, папаша. На стукача нарвешься - погоришь, предупредил Костик.
– Вон сержант на подходе.
– А я уж горел, горел, а как война, призвали меня Советскую власть защищать, которая меня не успела заничтожить до конца. Не боюсь я теперича никого - ни стукачей, ни власть, ни НКВД, надо мною сейчас другая власть Божья. А посадят, так я в лагере, может, и выживу, а здесь, сам понимаешь...
– Интересное кино получается, папаша... Может, ты и задумал в лагере от войны перекрыться?
– усмехнулся Костик.
– Я вот тебе врежу за такие слова, соплями изойдешь. Силенка во мне осталась, - тяжело приподнялся папаша, сжав увесистые кулаки.
– Пошутил я. Что, ты меня не знаешь?
– Я тебе пошуткую. Говорил
Костик согласно кивнул, а папаша стал завертывать цигарку. Закурив, продолжил:
– Я вот что думаю: ежели победим немца, распустит, может, Сталин колхозы, вернет мужику землицу обратно?
– Вижу, здорово ты против колхозов, папаша, - сказал Костик.
– А что же, давно людьми сказано: богатый мужик - богатая страна. А в колхозе все нищие. Это и дураку ясно, чего тут говорить-то.
Вдали появился политрук с бойцом, в снятых касках несли они немецкие листовки. Разговор, само собой разумеется, затих, но когда они проходили мимо, Мачихин спросил:
– Ну что там, товарищ политрук, фрицы нам пишут?
Политрук остановился и, не ответив, озабоченно спросил в свою очередь:
– Никто из вас, товарищи, не подбирал листовки? Смотрите, найду, плохо будет. Есть на этот счет строгий приказ. А потому, если кто припрятал на закурку или еще для чего - сдайте сейчас же.
– Успокойтесь, товарищ политрук, никто из нас ничего не брал. Хотя на подтирку парочку неплохо бы иметь, - улыбнулся Костик.
– На кой они нам, - безразлично произнес папаша.
Политрук оглядел всех и, видно, поверив ребятам, тронулся в избу, в которой ротный с телефонистами находится. Не успел он войти, как прибежал боец-наблюдатель и сообщил, что по оврагу пробираются к нам двое, помкомбат, наверно, с бойцом. Ротный поднялся, подтянул ремень и ушел встречать помкомбата, захватив но дороге Карцева. У края деревни они остановились и глядели, как двое, согнувшись, довольно робко двигались в их сторону. Овраг метрах в ста от деревни кончался, и тем двоим придется выйти на поле, где они будут видимы немцами из деревни Панова, что находится справа от Овсянникова. Вот тут придется им и ползком, и перебежками, потому как подстрелить их может немец запросто. На какое-то время они скрылись из глаз, а потом стал видим один. Он ползком вылезал по склону оврага, это был сопровождавший помкомбата боец. Выползя, огляделся, затем быстро поднялся и побежал в сторону деревни, но вскоре бухнулся в снег, прижатый огнем немецкого пулемета, открывшего стрельбу почти сразу же, как тот побежал.
– Наблюдают, гады, заметил Костик.- Ранило или так залег?
Ротный молчал, думая, зачем тащится к ним помкомбат и что его приход сулит? Почему-то прижало сердце от нехорошего предчувствия: вдруг заставят их наступать на лесок, в который ушли немцы для поддержки второго батальона? И наступать не по делу, а лишь для отвлечения противника, стало быть, ненужные бессмысленные потери, а в роте и так всего восемьдесят человек...
Тем временем помкомбатовский связной поднялся и добежал до первого немецкого окопа, а оттуда по ходу сообщения добрался до них. Левый рукав его телогрейки был окровавлен. Карцев бросился ему помогать перевязать рану, тот морщился от боли, но в глазах билась радость.
– Отвоевался на время... Отсижусь у вас до темноты и в тыл потопаю, выдохнул он и попросил завернуть ему цигарку.
– Зачем помкомбат-то идет?
– спросил его ротный.
– Не помкомбат это. Начальник Особого...
– А ему зачем к нам?
– Из-за листовок фрицевских поперся. Он больно смелый у нас, когда выпивши. А мне вот не поднес, мне тверезому под пули лезть, знаете, какая неохота была.
– Знаем, сказал Костик и дал связному фрицевскую сигарету.
Тот затянулся со смаком и даже блаженно закрыл глаза на время. Ему-то хорошо, подумал Костик, отлежится в санроте или в эвакогоспитале, а вот нас неизвестно, что ждет...