Искупление (сборник)

Горенштейн Фридрих

– Люсик, – явно обрадованный встречей, закричал Павел Данилович, – помнишь, я говорил тебе о студенте... Мы познакомились с ним при странных трагических обстоятельствах... Весьма интересное лицо... Да... Весьма интересные высказывания у него о проблеме библейского числа... О тайне библейского предела... Это его жена... Я вас искал, – обернулся он к Сашеньке, – зайти в дом было неудобно, но я надеялся на встречу...

– Тише, – сердито сказала Сашенька, – вы разбудите ребенка...

– Прошу извинения, – смутившись, почти шепотом сказал Павел Данилович. – Это его сын?

– Это

дочь, – совсем уже сердито сказала Сашенька, отодвигаясь и прикрывая собой Оксанку, точно боясь, что подобные грязные, неприятные люди сделают дочери что-либо дурное.

– Я хотел бы с вами поговорить, – сказал профессор.

– Мне некогда, – нетерпеливо ответила Сашенька, – мне скоро надо кормить ребенка... И вообще, зачем эти разговоры...

– Это касается вашего мужа, – сказал профессор.

– Вы что-либо знаете? – вскрикнула уже Сашенька, и сердце ее тяжело забилось.

– Не здесь, – сказал профессор. – Мы живем недалеко... Пойдемте, это ненадолго...

Жил профессор действительно недалеко. Комната была довольно просторной, солнечной, однако почти пустой и чрезвычайно запущенной. Стоял очень неплохой красного дерева стол с разными ногами, висело настенное яйцеобразное зеркало, и стояли две железные койки, неряшливо застланные. А на полу штабеля книг. Единственно, в чем чувствовался порядок, – это в книгах: штабеля располагались аккуратно и в шахматном порядке и под них была подстелена клеенка, явно содранная со стола.

– Хотите чаю? – спросил профессор. – Люсик, согрей чай...

Люсик, который сторонился Сашеньки и явно боялся ее, а когда случайно встречался взглядом, то краснел, Люсик взял чайник и вышел.

– Ваш муж оставил мне свой блокнот, – сказал профессор, – свои записки... Вернее, они хранились до недавнего времени у моей жены... Но, вернувшись, я ознакомился... Любопытно... Весьма любопытно... Но многое непонятно... Нет ли у вас чего-либо еще?.. Возможно, это прольет свет...

– Нет, – растерянно сказала Сашенька, – я ничего не знаю. Он мне не говорил... Мы не успели... И про этот блокнот я впервые...

– Любопытный блокнот, милый блокнот, – поглаживая коленкоровый переплет и радуясь, словно ребенок игрушке, говорил профессор Павел Данилович, – у Люсика совершенно независимо... В его работе... Кое-что подобное... Вернее – дополняет друг друга... Это и то...

– Люсик твой сумасшедший, – сердито крикнула жена, – он кибернетик!.. А в каждом справочнике написано, каждому ребенку известно, что кибернетика – это буржуазная лженаука...

– Ну кто тебе сказал, что он кибернетик? – миролюбиво сказал профессор, не давая себя спровоцировать на ссору. – Он, кошечка, не кибернетик, а с совершенно реальных позиций диалектического материализма пытается использовать векторную алгебру как инструмент анализа исторических закономерностей... Математический анализ количества и направления событий в истории.

– Это все Люсик! – чуть не плача крикнула жена, обращаясь к Сашеньке и неожиданно ища у нее поддержки. – Он кибернетик, я это точно чувствую!.. Меня не обманешь!.. И этому седому человеку не стыдно возиться с ним... С этим сумасшедшим... А может быть, хитрым пройдохой... Не стыдно... Известный ученый,

надежда нашей литературоведческой науки, переводчик Лорки, Байрона... Я пожертвовала ему всем... Я была обеспечена, у меня был муж ответработник... Он любил меня, он готов был на все ради меня... Но я поверила ему.

Она протянула руку в сторону Павла Даниловича, который сидел, сморщившись, точно съел что-нибудь кислое, так как боялся, что скандал и слезы жены надолго и это помешает ему сосредоточиться, а между тем что-то новое, рвущееся давно наружу, но до сих пор неуловимое, шевелилось теперь в его мозгу.

– Я поверила ему! – заливаясь слезами, кричала жена. – Я считала своим долгом спасти его для России, для науки, для будущего!.. А он связался с чуждым нам кибернетиком, которому попросту физически не понять ни духа нашего народа, ни его стремлений...

Она замолкла, потому что Люсик принес кипящий чайник.

– Хорошо бы вина, – сказал профессор, – такие дни, как сегодня, надо отмечать вином... Сегодня ведь не просто день, – Павел Данилович обернулся к Сашеньке, – оборвалась длинная цепь размышлений и расчетов... Получен результат... Разумеется, еще черновой результат... Да, результат как пропасть... В этом издержки всякого открытия, всякого достижения... Далее пути нет... Подождите, – говорит Господь в Библии жертвам, – пока число ваше станет таково, что терпимость моя к палачам иссякнет... Да, я не помню сейчас точно библейской редакции... Это число будет достигнуто в тысяча девятьсот семьдесят девятом году... Именно об этом числе и об этой дате говорится в Библии... Дате, с которой начнется новая история...

– Я не могу с вами согласиться, – сказал Люсик, ставя чайник на металлическую подставку, – хоть работали мы вместе. Вывод этот чересчур поспешен, а результат случаен... Правда, он строен и заманчив своей определенностью, но я не сомневаюсь, что вы допустили элементарные математические просчеты... Такое бывает даже с великими математиками...

– Это Юркевич!.. – крикнул Павел Данилович сердито. – Я уверен, что ты опять общался с этим выжившим из ума старикашкой...

– Зигмунд Антонович научил меня любить математику, – сказал Люсик.

– Но он антисемит, – крикнул Павел Данилович, – как ты можешь общаться с этой личностью!.. Позор, позор!..

– Эх, Павел Данилыч, – сказал Люсик и сел, задумчиво опершись подбородком на руку, – существуют местности возле железных рудников, где даже домохозяйки болеют силикозом... Туберкулезная палочка Коха проникает в организм независимо от человека, и в определенных местностях процесс этот живет во всяком... Иногда незаметно для него самого... Надо оздоровить не человека, а местность... Я думал над этим много... И в здоровой местности будут рождаться здоровые дети, которым не будет угрожать опасность заразиться... Потому чеху, французу, англичанину, бельгийцу, датчанину, например, я руки не подам, если замечу в нем хоть малейшие признаки антисемитизма... Другая местность, другой климат, другой с него спрос... А с поляком, например, я вполне могу дружить при наличии в нем этих «палочек Коха» и даже относиться к нему с любовью, если, конечно, он не преступает определенной грани...