Искушение Анжелики
Шрифт:
Все эти запахи цветов и пыльцы угнетали, вызывали смутное беспокойство и тоску неизвестно о чем.
Два испанца открывали шествие, два других его замыкали. Несколько вооруженных людей были оставлены охранять лодки.
Тропа петляла по весеннему лесу, то узкая и сжатая плотными кустами, то более широкая между рядами дикой вишни и орешника.
Они шли около часу. Когда углубились в самую чащу, послышался звон колокола. Это был чистый, прозрачный звук. Его ясные ноты доносились сквозь лес торопливыми ударами.
— Это колокол
Колонна людей из Вапассу вновь тронулась в путь. Запах деревни уже доносился до них, запах костров и табака, жареного жира и вареной кукурузы.
Но никто не вышел навстречу. Это не вязалось с обычным любопытством индейцев, всегда охочих до любого зрелища.
Колокол прозвенел еще раз и умолк.
Они подошли к поселку. Он состоял из двух десятков круглых вигвамов, покрытых корой вязов и берез, окруженных небольшими огородами, где зрели тыквы, связанные затейливыми побегами.
Несколько тощих кур бродили здесь и там. Кроме этих встрепенувшихся при их появлении птиц в деревне, казалось, никого не было.
Они шли по центральной улице в тишине, плотной, как стоячая вода.
Испанцы положили стволы своих длинных мушкетов на подпорки, готовые занять позицию для стрельбы при малейшем подозрительном движении, и глаза их шарили повсюду.
Левой рукой они держали подпорки, а указательный палец правой касался крючка кремневого затвора. Они продвигались, зажав приклад подмышкой.
Колонна медленно прошла в конец деревни. Там находилась небольшая церковь отца д'Оржеваля.
Глава 4
Это было красивое, деревянное строение, сделанное умелым мастером и окруженное цветущим кустарником.
Говорили, что отец иезуит возвел его собственными руками.
Над главной частью дома возвышалась небольшая башенка, и там еще дрожал серебряный колокол.
В тишине Жоффрей де Пейрак вышел вперед и толкнул дверь.
И тотчас же их ослепил яркий колеблющийся свет. Снопы горящих свечей, вставленных в четыре серебряных торшера с круглыми чашами, сияли, слегка потрескивая и создавая впечатление чьего-то скрытого присутствия. Но внутри не было никого, кроме этих живых свечей нежно-зеленого цвета, изгонявших отовсюду тени.
Торшеры были установлены попарно по обе стороны главного алтаря.
Жоффрей де Пейрак и Анжелика приблизились к нему.
Над их головами блестела ажурная лампа из позолоченного серебра под красным стеклом. В ней было немного масла, где плавал зажженный фитиль.
— Здесь тело и кровь господни, — прошептала Анжелика, крестясь.
Граф снял шляпу и склонил голову. Горящие свечи распространяли тепло и душистый запах.
По сторонам алтаря висели пышные священные мантии и ризы, переливаясь золотом и шелком, с вышитыми ликами ангелов и святых. «Сияющие платья», как называли их индейцы, завидуя святым отцам.
Тут же стояло знамя.
Прекрасные священные чаши, покровы, шитые серебром, ковчеги для святых даров были выставлены возле дарохранительницы, над которой возвышался серебряный крест для крестного хода.
Один из ковчегов старинной работы был подарен королевой-матерью. Этот ларец из горного хрусталя украшали шесть золотых полосок, усыпанных жемчугом и рубинами. Говорили, что в нем содержится острие одной из стрел, поразивших святого Себастьяна в III веке.
На каменной плите алтаря был выставлен предмет, который они сперва не смогли рассмотреть.
Приблизившись, они увидели.
Это был мушкет. Прекрасное оружие. Длинный, блестящий, он лежал здесь, как почетный дар.
Как явный вызов.
Оба вздрогнули.
Казалось, они слышали молитву, которую столько раз здесь произносил тот, кому принадлежало это оружие:
«Прими, Господи, во искупление наших грехов кровь, пролитую за Тебя…
Нечистую кровь еретика.
Кровь индейца, принесенного в жертву.
И кровь моих ран, пролитую во имя Тебя. Во имя Твоей вящей славы…
Прими труды и невзгоды войны — войны за Тебя, Господи, за торжество Справедливости, за то, чтобы стереть с лица земли Твоих врагов, уничтожить идолопоклонника, не признающего Тебя, еретика, чернящего Тебя, нечестивца, не ведающего о Тебе. Пусть право жить принадлежит лишь тем, кто служит Тебе. Пусть будет только царство Твое! Пусть славится имя Твое!
Я, Твой слуга, возьму в руки оружие и жизни не пощажу во имя торжества Твоего, ибо только Ты один в помыслах моих».
Они услышали эту страстную и яростную молитву в глубине своих сердец, услышали с такой силой, что Анжелика почувствовала, как неясный страх овладевает ею.
Она понимала «его». Она ясно сознавала, что кроме Бога для этого человека не существовало в мире ничего.
Бороться за свою жизнь?.. Какая насмешка! За свое имущество?.. Какая мелкая суета!
Но умереть во имя Бога! Какая смерть и какая высокая цена!
Кровь крестоносцев, ее предков, волнами поднималась к ее лицу. Она понимала, какой источник возбуждал и утолял поочередно жажду мученичества и самопожертвования у того, кто положил здесь это оружие.
Она представила его себе, склонившего голову, с закрытыми глазами, отрешенного, безразличного к своему жалкому, страдающему телу. Он познал все тяготы войны, усталость битв, изнеможение кровавых схваток, утомляющих руки, которые разят, иссушающих губы, которые не успевают вздохнуть. Он познал радость триумфа, молитв победы и смирение гордыни, оставляющей ангелам и святым заслугу в том, что воины были быстры и отважны.
«Верный слуга Священной войны, мушкет, покойся у ног Царя Царей, дожидаясь своего часа извергать гром в его честь!