Искушение богини

Гейдж Паулина

– Я должна отблагодарить тебя за услугу, которую ты мне оказал, жрец, и я хочу сделать это сейчас. Мой отец пообещал, что я получу все, о чем попрошу, и я хочу подарить что-нибудь тебе. – Она посмотрела на него озабоченно. – Ты ведь не откажешься?

– Ваше высочество, вы ничего мне не должны. Я сделал только то, что предписывал мне мой долг, и ничего более. Но если вы считаете, что исполнение долга заслуживает награды, то я не откажусь ее принять.

– Какие прекрасные слова! – беззлобно усмехнулась она. – Тогда думай. Чего тебе больше всего хочется?

Сенмут проследил глазами

за парой лебедей, которые проплыли мимо. Он видел, как чайки описывали круги над озером, как куропатки мелькали в траве, как праздно болтали две женщины. Он слышал легкое дыхание царевны и краем глаза видел, как легкий ветерок треплет край ее тонкого, словно паутинка, одеяния. Но все это словно исчезло в следующую секунду, когда давно лелеемая, раздирающая душу мечта поднялась во весь рост и затопила все. У него вдруг возникло очень отчетливое чувство, точно какая-то невидимая рука разом отдернула полог, за которым скрывались его мечты, надежды, ночные мучительные сны, и показала их его застывшему в изумлении разуму. Он вспомнил о своем отце, Камесе, который и не хотел для сына иной доли, чем спокойная жизнь в полной безвестности, и о филархе, который страдал желудочными болями и вечно ныл; но прежде всего ему вспомнился фараон – гигант, на котором держится все.

«Я знаю, чего хочу, – уверенно решил он, – а еще я знаю, что не зря ждал все эти годы и отказывался от всего остального». Он опустился перед Хатшепсут на колени:

– Ваше высочество, больше всего на свете я хочу изучать архитектуру под началом великого Инени. В этом и только в этом мое желание.

Она надула губки:

– И ты не хочешь красивый дом?

– Нет.

– А как насчет земли? Пары жен? Хорошего имения? Он расхохотался, громко, с облегчением, от души.

– Нет, нет и нет! Я хочу быть только архитектором, пусть даже совсем незначительным. Я еще не знаю, получится ли из меня хороший архитектор, но я должен это выяснить! Вы понимаете меня, ваше высочество?

Хатшепсут надменно вскинула голову:

– Ты говоришь совсем как моя дорогая покойница, Осирис-Неферу. Она вечно спрашивала меня, понимаю я ее или нет, и, должна сказать, иногда от ее слов мне бывало так скучно, что и пытаться не хотелось. И все же, – она взяла его руку, и его пальцы непроизвольно сомкнулись вокруг ее ладони, – мне кажется, я понимаю. Я сделала твою мечту короче, правда?

Он наклонился и поцеловал ее ладошку.

– О да, – горячо откликнулся он, – на целую жизнь! Она высвободила свою руку, встала и хлопнула в ладоши, призывая служанок.

– Ты уверен? – с нажимом повторила она.

– Совершенно уверен.

– Тогда я поговорю с отцом, а он поговорит с Инени, этим злым, сварливым старикашкой, которому вовсе не нужен новый ученик, и тогда ты будешь счастлив. Я тебе приказываю!

Сенмут нагнулся и подобрал с земли котенка, который сонно запротестовал.

– Возьми корзину! – приказала Хатшепсут Нозме.

И они ушли, оставив Тийи собирать подушки и сворачивать циновку. И только оставшись один, оцепеневший от радости, Сенмут понял, что царевна даже не стала ждать, когда он воздаст ей все положенные почести.

В тот вечер за обедом Тутмос посадил дочь

рядом с собой, чтобы она рассказала ему о встрече. Вся эта эскапада сильно его забавляла, и он слушал внимательно. Когда она сказала ему, чего хочет этот наглый выскочка-прислужник, фараон взревел от смеха напополам с яростью. Вся компания с тревогой обернулась к нему, но он проорал музыкантам, чтобы они не останавливались, а сам послал гонца в дом Инени.

Хатшепсут была вне себя. Приставая с расспросами, отец не давал ей поесть, и еда на ее тарелке остывала.

Наконец явился Инени, как всегда безукоризненно одетый и совершенно спокойный, несмотря на то что властный императорский призыв оторвал его от обеда из пяти блюд и новых танцовщиц. Инени был высок ростом, выше многих, и все еще строен, хотя ему уже перевалило за шестьдесят. Его орлиный нос нависал над узкими, плотно сжатыми губами, голова, вся в невероятных шишках и впадинах, была обрита. Парик он презирал. Если бы не случайные искорки лукавства в серых глазах, его лицо могло бы показаться суровым и жестким. Но он умел посмеяться когда нужно, а жизнелюбие избавляло его от мук гениальности.

– Инени, – гаркнул Тутмос, – садись здесь, рядом с Хатшепсут. Ее высочество хочет тебе что-то сообщить. – И снова захохотал.

Лицо архитектора не выразило и тени того изумления, которое он испытывал, усаживая свой сухопарый зад на указанное ему место и принимая бокал вина из рук царского раба. Неспешно потягивая вино, он любовался своими кольцами и ждал.

Хатшепсут злилась. Она пересказала свою историю в третий раз короткими, сжатыми предложениями. Но Инени в отличие от ее отца не стал смеяться; он внимательно слушал, не сводя глаз с ее лица. Когда она кончила и уже приготовилась запустить зубы в соблазнительную ячменную лепешку, он спросил:

– Ваше высочество, вы говорите, что этот жрец всего-навсего прислужник в храме? Что он крестьянский сын и родом из деревни?

Терпение Хатшепсут лопнуло.

– Я говорю, что я приказываю тебе замолчать и дать мне поесть. А еще я говорю, что отвечу на все твои вопросы после, потому что я умираю с голоду, когда все, даже слуги, уже поели.

Он ждал, Тутмос ждал, Ахмес ждала, рабы ждали, а она пила и ела до тех пор, пока не почувствовала, что не может больше проглотить ни куска. Тогда взмахом руки она приказала убрать стол и, удовлетворенно вздохнув, откинулась на подушку.

– Он умный и вполне подходящий юноша. Мне он нравится. Он добр и почтителен и не ноет все время, как… – «Как Тутмос», хотела сказать она, но вовремя осеклась, вспомнив отцовский урок, и закончила: – Как некоторые. Кроме того, он сослужил мне службу, за которую я, с разрешения моего отца, ему отплатила. И я очень надеюсь, почтенный Инени, что ты дашь ему по крайней мере возможность проверить, есть у него способности или нет. Он жаждет испытания.

Инени промолчал, но кривая улыбка тронула его губы и постепенно согрела его холодные серые глаза. Ему тоже нравился новый царевич короны, и он находил эту девочку куда более решительной и способной, чем тот юнец, который должен был получить этот титул, а вместо этого дулся теперь в покоях матери, отказываясь выходить. Наконец он сказал: