Искушение глобализмом
Шрифт:
Постмодернизм выражает следующую, завершающую фазу секуляризации: интеллектуальное творчество, лишенное обетования, считающееся только с логикой наличных обстоятельств и социальной конъюнктурой. Отныне нравственные и социальные обязательства интеллигенции перед «нищими духом» воспринимаются ею как невыносимый моральный гнет — такой же, каким на заре модерна воспринимался гнет клерикальный. Двухсотлетняя полемика интеллектуалов с богатыми кончилась; началась их полемика с бедными.
Кажущаяся просто патологической ненависть и презрение к бедным, угнетенным, неадаптированным на самом деле вписывается в логику секуляризации: служение обездоленным — это последняя религия, которая стоит на пути к становлению законченно светской, прагматической культуры. Но в самый момент этого «освобождения от служения» культура новой элиты обнаруживает свою полную беспочвенность,
С этим связано и отрицание истории и историзма. Модернистский дискурс о будущем — это секуляризированная форма неприятия земного града со всеми его грехами и несовершенствами. В противовес этому постмодернисты презрительно отвергают все «утопии будущего», предпочитая растворяться в настоящем. И если избранниками будущего были «нищие духом», униженные и угнетенные, то избранниками настоящего, несомненно, являются наиболее приспособленные. Противопоставление настоящего — будущему, прагматического реализма — утопиям, приспособленных — неприспособленным и неустроенным — вот интенции постмодернистского сознания. Глобализм выступает как противопоставление достигшего высшей мобильности меньшинства инертному большинству, связанному «чертой оседлости». Сегодня быть элитой — значит быть кочевником, не признающим «местных» ограничений и кодексов.
Словом, глобальный мир раскрывает себя как мир привилегированный, элитарный. Глобализм есть привилегия, которую решено отстаивать, невзирая на любые преграды. А преградами являются: национальное государство, прежняя мораль ответственности и социального служения, наконец, сам народ, у которого есть только одна страна — его собственная.
Таким образом, отношения между народом и прогрессом в постмодернистской перспективе решительно изменились. Прежде служение прогрессу означало служение народу; теперь прогресс в его «глобальном выражении» противостоит народам. Мы подходим к новому определению глобализма: он представляет собой процесс интернационализации элит за спиной народов, более не могущих на эти элиты рассчитывать. Прогресс в рамках классического модерна измерялся критериями Большого пространства и Большого исторического времени — он касался массовых судеб. Нынешняя глобализация является паразитарной: она протекает за счет разрушения этого Большого пространства-времени. Элиты приобретают весь мир — освобождаясь от национальной привязки и связанных с ней обязательств. Они могут это делать, только последовательно разрушая национальные пространства и суверенитеты. Но демонтаж единых больших национальных государств лишает народы единого большого Отечества, заменяемого новым именным и региональным местничеством.
Таким образом, глобальное пространство элиты покупается ценой разрушения больших национальных пространств для масс. Чем более элиты глобализуются, тем более массы «парцеллизуются», погружаясь в архаику примитивного местничества изоляционизма, трайбализма и натурального хозяйства. Но если глобализация выступает как игра с нулевой суммой, как новая привилегия элитарного меньшинства, купленная ценой демодернизации большинства — отката его в новое средневековье, в изоляционизм и варварство, то необходимо задуматься об альтернативах.
Альтернативы же выявляются тогда, когда мы за видимой «непреложностью» и «объективностью» тенденций вскрываем субъективные — слишком субъективные — поползновения тех, кто спешит «приватизировать» прогресс, превращая его в привилегию. Не разоблачив этой субъективной стороны — не вскрыв за якобы непреложными закономерностями своекорыстной «идеи», — невозможно утвердить наше право творить лучшую действительность, чем та, которую нам навязывают ныне.
Это не означает, что мы исповедуем «теорию заговора». В обычном истолковании она сводится к утверждению относительно готовых замыслов того или иного меньшинства, навязывающего миру свои сценарии. На самом деле различные группы этого меньшинства открывают свои возможности и свою «свободу» от окружающей среды тоже постепенно — нередко в форме, изумляющей их самих. Глобализация
Общая характеристика всех этих групп, открывающих глобальный мир первоначально для одних себя, — это психология отстраненности от собственной национальной среды, разрыв с ее традициями, нормами и кодексами. Впоследствии эти группы стали кооперироваться между собой, образуя совокупный интернационал глобализма. И чем теснее становилось их взаимодействие, тем более всепроникающий характер обретал процесс глобализации и тем меньше шансов оставалось на его демократический контроль снизу. Этот привилегированный глобализм за счет демодернизации и примитивизации жизни народов составляет главный вызов XXI века.
Достойный ответ на этот вызов связан с демократическим контролем за процессами глобализации. Демократии Нового времени сформировались на национальном уровне; они утвердили различные формы народного контроля за деятельностью привилегированных элит. Сегодня элиты уходят от этих сложившихся форм контроля, «мигрируя» в наднациональные сферы. Ответом на это должна стать глобализация самой демократии. Новой демократической системе предстоит сосредоточиться на проблемах контроля и обратной связи в отношении тех практик, которые инициируют и развивают наиболее интернационализированные элиты современности. Ибо демократия — не умозрительная конструкция, а конкретный ответ на конкретные проблемы.
Эта новая конкретизация демократии, связанная с вызовами глобализма, будет рассмотрена во второй части данной работы. Первая часть посвящена глобальной эволюции отдельных групп современного общества, стремящихся сообщить процессу глобализации угодную им форму. Чем более своекорыстными и социально безответственными окажутся усилия этих групп, тем более острую и непредсказуемую форму обретет массовая реакция на глобализм. В том, что такая реакция непременно последует — несмотря на все усилия постмодернистов разрушить самое способность к формированию тираноборческих альтернативных проектов, — сомнений быть не может.
Проблема в том, какой облик эта реакция примет, — не исключено, что она может принять форму бунта против самого процесса глобализации как такового. Это грозит человечеству откатом в варварство. Конструктивную альтернативу следует связывать с усилиями, направленными на демократизацию процесса глобализации — превращение его из игры с нулевой суммой, в пользу привилегированных, в игру с положительной суммой, при которой в выигрыше оказывается большинство.
Перипетии грядущей борьбы можно прогнозировать, лишь уяснив себе характер и возможности элит, сегодня стремящихся «приватизировать» процесс глобализации. Теперь они чувствуют себя подпольными агентами глобализма, устраивающими свои дела за спиной народов. Психология этого подполья напоминает бесовство, описанное Достоевским в знаменитом романе. Беззастенчивая прагматика и своекорыстие — может быть, не самая опасная черта нынешнего глобального бесовства. Большую тревогу вызывает мефистофельская гордыня этих подпольщиков, мнящих себя сверхчеловеками, наделенными правами экспериментировать над народами и даже над миром в целом.
По мере усиления своей «остраненности» от национальной среды растет ощущение «свободного парения» над миром, над всем, «копошащимся» внизу. Глобалисты разрушают все формы сложившейся национальной самоорганизации для того, чтобы на «пустом месте» заново построить свой глобальный порядок. Они покупают свою свободу ценой тотального разложения и потрясения основ, развязывают мировой хаос ради одного им ведомого «порядка».
«Порядок из хаоса», «управление хаосом» — самые модные слова элитарной постмодернистской лексики. Эту опасную диалектику подпольных «организаторов мира» раскрыл Ф. М. Достоевский. «…Для чего было сделано столько убийств, скандалов и мерзостей?.. Для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу, и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечною жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения, — вдруг взять в свои руки…»4