Искушение Кассандры
Шрифт:
Он нашел ее в кабинете Гончарова. Она стояла у раскрытого шкафа и листала старинную книгу. За столом сидела миловидная черноволосая девушка лет двадцати двух. Красавица была настолько погружена в свою писанину, что даже не подняла головы. Алла Григорьевна напротив — расплылась в улыбке и участливо поинтересовалась:
— Уже что-нибудь нашли?
— Ищем, — неопределенно ответил Карасев, задерживая долгий взгляд на девушке. Она была в его вкусе. «Допросить, что ли?» — подумал он.
— Алла Григорьевна, я хотел бы вам задать
— Нет проблем! — с готовностью отозвалась директриса и сунула книгу в шкаф. — Идемте ко мне в кабинет! — Она кинула взгляд на девушку и приказала: — Когда закончите с аннотацией, займитесь тургеневскими письмами!
— Хорошо, Алла Григорьевна, — ответила девушка, подняв на нее свои красивые глаза.
— Это наше племя — младое, незнакомое, — пояснила директриса, когда вышли из кабинета. — Очень талантливая девушка. И скромная.
— В чем же ее талант? — улыбнулся Карасев.
— Во всем! — ответила директриса. — У нее всеобъемлющее мышление и прекрасно развито чувство синтеза. Это важно для исследовательской работы. И потом, она очень живо интересуется историей нашего края, хотя сама приезжая.
После того как они зашли в кабинет и сели за стол друг против друга, Карасев спросил:
— Что за человек был Локридский?
— Человек как человек, — пожала плечами Алла Григорьевна. — Тихий, непьющий, бесконфликтный. Другие сторожа — три месяца проработают, ну, бывает, что и год, ну, от силы — два и поминай, как звали. А Александр Яковлевич работает у нас, дай бог, уже десять лет. Точнее, работал.
— Мне показалась, его не очень любит Зоя Павловна.
— Ну… понимаете… — замялась директриса, — человек он… не очень приятный. Хотя о покойниках плохо не говорят… Да и сказать-то о нем ничего плохого нельзя… Ну что-то было в нем неприятное… Я не могу объяснить.
— Алла Григорьевна, пожалуйста, поконкретней, — насторожился следователь.
Директриса подняла глаза к потолку и замерла.
— Как бы это объяснить? — произнесла, искривив рот. — Человек он был серый. Всегда ходил в одной и той же одежде: в черном невзрачном пиджачке и синей рубашке. Хотя, повторяю, он не был отрицательным. Он не пил, не курил, не хулиганил. Но рядом с ним было как-то не по себе. Понимаете, говоришь с ним об одном, а думаешь о другом: скорее бы договорить и уйти. Словом, это не объяснишь.
— Друзья у него были?
— Вряд ли. Он из тех, которые все в себе. Но это, наверное, от трудного детства. Родители у него были репрессированы. Он воспитывался в интернате… Хотя, знаете, он был заядлый болельщик. Футбол очень любил. Еще книги читал. И, кстати, все больше классику.
— Понятно! Но кому он все-таки перешел дорогу, если его убили?
— Я ума не приложу! — всплеснула руками директриса. — Он был человек совершенно безобидный. Не только никогда не перечил, но даже голоса не повышал…
В это время в кабинет
— Слесаря пришли, — прошептала вахтерша, заглянув в комнату.
— Прекрасно! Зовите их сюда, — оживился Тарас.
В ту же минуту в кабинет ввалились два подвыпивших архаровца в черных промасленных робах. У первого косил один глаз, у второго глаза были навыкате. Оба казались весьма растерянными.
— Присаживайтесь! — сказал им Карасев.
Они послушно сели на стулья и вопросительно уставились на следователя.
— Представьтесь!
— Я Петров Колян… Э-э, Николай то есть, а это Андрюха Ушаков, произнес тот, что с глазами навыкате, кивая на своего товарища. — Э-э… ЖКО номер четырнадцать.
— Ясно! — сдвинул брови следователь. — Уже в курсе, что вчера произошло после вашего ухода?
— Рассказали, — закивали оба.
— Ну теперь рассказывайте: сколько вчера выпили и во сколько ушли из музея?
Друзья переглянулись. Тот, что косил, втянул голову в плечи, а тот, у которого глаза навыкате, обреченно развел руками.
— Да почти ничего и не пили. По бутылочке «Анапы» засосали и пошли домой. Это, так сказать, для поддержания тонуса. А без этого нельзя! Без этого работа не пойдет!
— Не пойдет! — интенсивно закивал товарищ. — Да еще сыро в подвале. Вот мы по стакану и тяпнули… чтобы не простыть…
— Чисто для здоровья, — поддержал другой.
— Инструмент, значит, бросили в коридоре, а сами в забегаловку? строго произнес Тарас.
Слесари снова недоуменно переглянулись и тот, что с выпученными глазами, отрицательно покрутил пальцем:
— Нет! Никаких забегаловок! Лично я сразу пошел домой, не знаю, как Андрюха.
— А что я? Я тоже пошел домой, — отжестикулировал другой слесарь. — До мы вместе же и пошли по Карла Маркса. По кружке пива в пельменной вмазали и по домам.
— Вмазали и по домам! — подтвердил слесарь с выпученными глазами. — А то, что инструмент оставили в музее, так мы всегда его оставляем на объектах. Не тащить же его в ЖКО. ЖКО уже закрылось. Оно закрывается в шесть, а было уже восемь…
— Так вы ушли последними из музея?
— Почему последними? — удивились мужики. — Зоя Павловна еще оставалась со сторожем. Они нас выпроводили и заперлись. Было восемь часов. Что между ними произошло, мы не знаем.
— И знать не хотим, — добавил слесарь с косящим взглядом.
— Так-так… — произнес Карасев, сощурив глаза. — И во сколько же вы были дома?
— Я лично в десять, — ответил слесарь с выпученными глазами.
— И я в десять, — кивнул слесарь с косящим взглядом.
— Кто это может подтвердить?
— Да кто угодно. Хоть жена! — возмутился слесарь. — Я пришел домой и как раз начались «Вести». А после них в половине одиннадцатого футбол. Играл «Спартак» с «Динамо».
— И у меня может подтвердить его жена, — кивнул Андрюха. — То есть моя. Наши жены… пушки заряжены…