Искушение ночи
Шрифт:
– Вы были настоящим повесой, если верить молве.
– Я стал повесой лишь к двадцати трем годам. Хорошо еще, что я не заразился дурными болезнями и мне не перерезали горло в одном из домов терпимости.
– Глупец, – ласково произнесла Виктория, обведя его губы кончиком пальца. Странная мысль мелькнула у нее. – А незаконнорожденных детей у вас не было?
На лице его отразились удивление и страх.
– Надеюсь, что нет. Впрочем, я никогда этим не интересовался, хотя вы можете это считать преступной беспечностью.– Никогда этим не интересовались? Не думали о том, что вашего ребенка могут подкинуть
– Вообрази я нечто подобное, не прикоснулся бы больше ни к одной женщине. Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь?
– Не сомневаюсь.
– Приди ко мне теперь какая-нибудь женщина и сообщи, что ребенок у нее от меня, если бы у нее на то были основания, я не ушел бы от ответственности. Даже если бы она лгала.
– Раскаяние?
– Положение обязывает, если вам угодно. Я требовал droit du seigneur * ,а чувство долга неотделимо от привилегий.
* право первой ночи (рр.) – Примеч. пер.
– Даже если за привилегии приходится платить монетой?
– Именно поэтому. – Он посмотрел на ее живот. – А если вы понесете?
– Надеюсь, что нет! – выпалила Виктория и уже спокойнее добавила: – Это вряд ли возможно, но все-таки... я могла измениться, однако мир не изменился. Это не лучшее место для незаконнорожденного ребенка, даже если его родила графская дочь. Случись такое, я бы уехала в Италию, потому что мысль купить заместителя кажется мне еще более невыносимой, чем изгнание.
– А вы будете любить своего ребенка?
– Не знаю.
Он взял ее за руку.
– Если это произойдет, я позабочусь, чтобы вы оба ни в чем не нуждались.
– Благодарю вас, – просто сказала Виктория. – Но сейчас мне меньше всего хочется думать об этом. Лучше поцелуйте меня, Рейберн. Сегодня ночью мне не нужно ничего другого.
И он поцеловал.
Глава 22
Виктория сидела на скамье у окна в «комнате единорога». Солнце едва взошло, но все уже было готово. Час назад она проснулась и увидела, что она одна, посреди комнаты стоят ее вещи, как в тот вечер, .когда она приехала. Сердце болезненно сжалось, и Виктория позвонила Энни, чтобы та помогла ей надеть ее старое платье. Она не возьмет с собой ничего из того, что Рейберн для нее заказал.
Свои вещи Виктория тоже не хотела оставлять здесь. Но как ее будут нести с лестницы в кринолине? Жаль, что нельзя разделить мысли так же лето, как вещи.
До отъезда оставалось еще часа два. Можно уехать прямо сейчас, но поезд в Лидсе все равно не придет раньше времени. Однако стены Рейберк-Корта давили на нее, герцога рядом не было. Стоит ли медлить? И Виктория потянула за шнур звонка, чтобы вызвать слуг, которые вынесут вещи и ее саму.
Глаза у нее как будто запорошило песком. Спал ли он? Она ненадолго уснула и не слышала, когда ушел Рейберн и когда принесли ее вещи.
Мысли ее то и дело возвращались к герцогу.
Виктория в последний раз обвела взглядом комнату. Кровать с пологом и султаном, свежие
В дверь постучали, а в следующее мгновение она распахнулась и появились лакей и конюх.
– Его светлость велели сначала отнести вас, миледи, – сказал Эндрю. – А то мы устанем после того, как отнесем этот ваш большой ящик. – Он кивнул на сундук.
– Передайте его светлости, что я благодарю его, – отозвалась Виктория.
Эндрю тряхнул головой, и мужчины подошли к окну, сцепив руки так, что одна пара рук образовала сиденье, а другая – спинку. Викторию усадили, и она вцепилась им в плечи.
– Вам удобно? – осведомился Эндрю.
– Да.
Мужчины вынесли ее из комнаты в темный лестничный колодец. Он казался фантастическим, такие описывают в популярных романах или сказках. Винтовая каменная лестница ведет куда-то вниз, в некую преисподнюю. С каждым шагом Виктория покачивалась в корзине сцепленных рук, ее сплющенный кринолин цеплялся за каменные стены или попадал в амбразуры иногда встречающихся узких окон. С каждым шагом она чувствовала, что погружается все глубже, уходит прочь от света, прочь от себя, пока ей не начало казаться, что ее сознание как-то отделилось от нее и качается на привязи на шаг-другой позади двух с трудом идущих мужчин и худой черной фигуры, висящей между ними. Она уезжает. Уезжает из Рейберн-Корта. Уезжает от него.
Ощущение пустоты усиливалось, сердце ныло. Конюх как-то неловко ступил, и Виктория едва не упала, с трудом восстановив равновесие. Она слегка откинулась назад и крепче вцепилась в плечи лакея и конюха.
Наконец они остановились перед главным входом в замок, и кто-то вышел из тени, чтобы открыть дверь.
Рейберн.
– Вы пришли! – ахнула Виктория. Его улыбка была еще жестче, чем обычно.
– Я же сказал, что не могу находиться далеко от вас. Лакей и конюх вынесли Викторию из замка, но она оборачивалась и вытягивала шею, чтобы видеть Рейберна.
Он натянул шляпу на глаза и последовал за ними.
Виктория не замечала моросящего дождя и черной кареты на подъездной аллее, пока Эндрю и конюх не начали усаживать ее туда. Очутившись на сиденье, Виктория подалась вперед, ища глазами герцога.
Мгновение постояв в дверном проеме, он вошел в карету и сел напротив Виктории. У нее мелькнула безумная мысль, что он поедет с ней, но она тут же прогнала ее. Здравый смысл восторжествовал.
Прошла минута, две, но Виктория не находила, что сказать. Одно его присутствие словно разбивало мысль, и единственное, что оставалось, – это упрямый факт: он сам здесь, в карете, напротив нее.
Господи, как она любит его голос, его запах, каждое сухожилие и мышцу его тела, а больше всего – неприкасаемую сущность его, которая заставляет говорить так, как он говорит, поступать так, как он поступает, которая заставляет его быть сердитым, или нежным, или печальным. Ей не хотелось уезжать от него. Она готова была на все, только бы остаться.
Но она должна ехать. Мать нуждается в ней. К тому же неделя кончается. Срок договора истекает.
– Я не хотел говорить, что провожу вас, на тот случай, если бы не смог выйти за дверь, – сказал он.