Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха
Шрифт:
Наконец в начале двенадцатого появился Александрович, и Яков Григорьевич, усилием воли успокоив себя, трижды, не торопясь, постучал в дверь.
— Входите! — Голос у Александровича был властный и жесткий.
Блюмкин оказался в начальственном кабинете.
— Вот, Вячеслав Алексеевич… Поставьте, пожалуйста, печать, — он протянул хозяину кабинета «документ». — По срочному делу еду в германское посольство. Прошу выделить автомобиль.
Быстро прочитав текст на листе с грифом «ВЧК», заместитель председателя шлепнул в нужном месте печать и позвонил в гараж:
— Александрович.
— Спасибо, Вячеслав Алексеевич.
— Только, Яша, — Александрович относился к восемнадцатилетнему Блюмкину по-отечески, опекая его, — в посольство к самому послу и в таком затрапезном виде? Если я правильно понимаю, некая дипломатическая миссия? Кстати, что это за дело, имеющее непосредственное отношение к графу Мирбаху?
О готовившемся покушении на германского посла знал только узкий круг людей, состоящих в ЦК партии левых эсеров, и центром этого круга была Мария Александровна Спиридонова. Вячеслав Алексеевич в этот круг не входил, хотя тоже был ярым, убежденным противником Брестского мира, и Блюмкин, естественно, знал это, И Яков Григорьевич не выдержал: посмотрев в глаза своего протеже и наставника преданным и одновременно воспаленным, сухим взглядом, он прошептал:
— По постановлению президиума ЦК партии, Вячеслав Алексеевич, мы едем убивать германского посла.
— Что? — лицо заместителя Дзержинского в одно мгновение стало мертвенно бледным.
— И этим мы сорвем позорный Брестский мир, — Блюмкин уже был у двери. — Мы заставим их воевать с нами! И потом — победим!
Революционер-террорист вышел из кабинета и тихо прикрыл за собой дверь.
Несколько мгновений Вячеслав Алексеевич стоял в полном оцепенении. «Какой герой!» — это была первая мысль, которая возникла в его сознании.
Петр Евдокименко, шофер «Паккарда», выделенного Блюмкину для визита в посольство Германии, оказался здоровым крепким детиной лет тридцати, разбойного вида, с крупными, как от охотничьей дроби, рябинками на упитанном лице.
— Сначала к гостинице «Эллит», — сказал Яков Блюмкин, садясь в автомобиль рядом с шофером и с удивлением осознавая, что совершенно, полностью, абсолютно спокоен (было бы правильнее определить это состояние, как безразличие к собственной судьбе).
У себя в номере гостиницы он тщательно, со старанием переоделся: черный костюм-тройка, белая рубашка, запонки из янтаря, повязанный аккуратным узлом модный галстук (крупные белые горошины по темно-зеленому полю), начищенные до блеска ботинки с тупыми носами; костюм завершала темно-серая фетровая шляпа, из-под которой выбивалась копна густых, слегка вьющихся черных волос.
Взглянув на себя в зеркало, Яков Блюмкин даже улыбнулся:
— Хорош! Прямо этот… лондонский денди.
Когда он занял место в автомобиле, шофер Петр Евдокименко присвистнул и панибратски
— Ну ты, парень, даешь! Прямо первый фраер из Марьиной Рощи! Что, к мамзели едем?
— Без хамства, товарищ, — Яков Блюмкин смерил шофера таким властно-уничтожаюшим взглядом, что у того в буквальном смысле слова отвисла нижняя челюсть. — К Первому дому Советов.
— Слушаюсь!
В квартире П. П. Прошьяна в Первом доме Советов (в нее был превращен номер-люкс бывшей гостиницы «Националь») нервничали. Как только появился Блюмкин, на него накинулся «Три Пэ» (такая была дружески-партийная кличка у товарища Прошьяна, квадратного гражданина ниже среднего роста, всегда почему-то потного):
— Что за расхлябанность! Время идет!.. Вы срываете мероприятие! Уже второй час, — он потел все сильнее. — Я как руководитель мероприятия от ЦК…
— Так, может быть, — перебил «Три Пэ» Яков, — вы как руководитель мероприятия сядете в автомобиль и возглавите акцию в посольстве?
Хозяин номера осекся.
— Ладно, — сбавил тон Прошьян. — Вот, забирайте. — В комнате, где происходила «последняя инструкция», третьим был Николай Андреев, и Блюмкин заметил, что лицо его буквально пылает. «От волнения, что ли? Или перенервничал, пока меня ждал?» — В этих свертках бомбы. И вот еще — два револьвера.
Смертельный груз рассовали по портфелям.
— Пошли, Николай, — спокойно сказал Яков.
— Будьте осторожны! — прозвучало им вслед. Когда они сели в автомобиль — Блюмкин рядом с шофером, Андреев позади, — Яков вынул из портфеля револьвер и осторожно сунул его Петру Евдокименко:
— Спрячьте. Может понадобиться. — Свой револьвер у Блюмкина, как всегда, был с собой под полой пиджака и, вынув его из кобуры, он переложил «верного друга» в портфель.
— Объясните, что мы…— шофер поперхнулся, бледность залила его щеки. — Какое задание…
— Вы слишком много разговариваете, товарищ Евдокименко! Поехали! Денежный переулок8, к посольству Германии.
Домчались быстро — центральные улицы Москвы были совершенно пустынными, только изредка встречались летние пролетки извозчиков, и — ни одного автомобиля. Вообще в этот субботний полдень город был словно вымершим. Или так казалось?
Во время короткого пути все молчали.
Вот и Денежный переулок. К нему «Паккард» подъехал со стороны Арбата. Тихо, пусто. Старые липы замерли в полном безветрии. Двухэтажный особняк, выстроенный в стиле русского классицизма. В ту пору — эпохе Советов не исполнилось и года — возле посольств еще не было будок с дежурными милиционерами.
Машина остановилась возле высокого крыльца в несколько ступеней под крышей теремком.
— У «кольта», если услышите выстрелы или взрыв, — тихо сказал Яков Блюмкин шоферу, — снимете предохранитель. На случай, коли понадобится нас прикрывать. — Он вдруг судорожно вздохнул. — Если будет кого прикрывать. В общем, действуйте по обстановке. Мотор не выключайте. Начнется перестрелка, и если мы не появимся через две-три минуты, уезжайте! Все! Вопросы есть?