Искушение в пустыне
Шрифт:
Завет Петра-убивца
На затоптанной поляне Великой Беседы снова шумит многолюдное собрание коммунистов. В отдалении видно несколько новых жалких лачужек и брошенная недостроенной станция радио. На рейде, рядом с «Норфольком», стоит прибывший из Европы большой пароход… Между берегом и пароходом снуют шлюпки.
— Что же не начинают собрания? — сказал седой коммунист с грустными глазами. — Господи, какая во всем неурядица, какой развал!.. Назначено собрание в четыре часа, а теперь уже без четверти шесть, а его не открывают и тысячи людей, вместо
— Ну, большого толка из работы нашей тоже нет… — уныло понурившись, сказала Маслова. — Скрывать от себя нечего: мы не сумели сорганизоваться, у нас не оказалось творческих сил, мы могли кормиться только при том строе, который мы так проклинали и хотели разрушить. Теперь это ясно и слепым…
— И у нас некоторые умеют работать… — зло сказала Надьо, обезображенная теперь большим животом. — Вот почитайте… — она развернула какую-то бумагу и прочла: — «Бюллетень чрезвычайной комиссии № 86. — За агитацию в анархических кругах населения и за упорное саботирование власти исполнительного комитета, дезорганизующее творческую работу коммуны, товарищ Макс Глюк приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение». Вот… — заключила она, нервно содрогнувшись. — «За нерадивое отношение к труду приговорено к заключению на две недели с применением принудительных работ, — 12 человек, за нарушение трудовой дисциплины к месячному заключению
— 23 человека, за контрреволюционный образ мыслей к полугодовому заключению с применением особо тяжелых работ Рукин и еще семь человек». И все это за одну неделю… Вот эти так трудятся!..
— И не только это… — тихо сказал седой коммунист. — Говорят, что и разрушение священных пещер тоже дело их рук. Туземцы думают, что это Великий Дух разгневался на них, потряс гору и погубил жрецов, а слухи говорят, что это наши правители, ограбив сокровища, взорвали пещеры.
Мимо торопливо и озабоченно прошел Гаврилов с браунингом у пояса.
— Тише!.. — шепнула Надьо. — Вот один из компании…
Джулиа Венти — тоже с большим животом, — удерживала Армана, тревожно повторяя:
— Ну, я тебя умоляю… Ты погубишь себя… Ну, уступи для меня, милый… Я умоляю…
— Да я же говорю тебе, что все подготовлено, — нетерпеливо говорил Арман. — Не беспокойся же так… — и, наконец, освободившись от нее, он вбежал на трибуну и возбужденно крикнул: — Товарищи, не будем больше ждать наших повелителей — они делят барыши и по обыкновению пьянствуют…
По толпе пробежало волнение. Бедная Джулиа, закрыв лицо, в изнеможении опустилась на камень.
— Товарищи, больше молчать нельзя!.. — продолжал Арман. — Из живых людей мы с невероятной быстротой превратились в бездушные колеса какого-то мертвого механизма, который скрипит, трещит, но делает только видимость работы… Мы должны, наконец, восстать против извергов, захвативших власть… И мы должны честно признать, что и здесь мы потерпели крушение, и мужественно искать новых путей, путей спасения… Вспомните несчастного, без вины погибшего Макса, — он был тысячу раз прав: прежде чем строить светлое царство будущего, нам нужно было приготовить души свои к приятию его, а мы в старых лохмотьях пошли на брачный пир. И как мы обанкротились!.. Мы гордо потребовали себе всяких товаров из Европы, предлагая в обмен будущие произведения нашего вольного труда, но вот Европа свои товары прислала — вон они на рейде… — а что мы дадим в обмен? Все, что у нас есть, это слезы отчаяния, стыд и нищета да сотни товарищей, если не тысячи, которые окончательно изверились в нашем деле и некоторые — счастливцы! — получили уже разрешение покинуть остров… Вон стоит наша радиостанция, которую мы все никак не можем достроить, — мы хотели с высоты ее возвестить миру весть спасения, но что, что сможем мы сказать людям с этих башен, если мы когда достроим их? Только одно: сжальтесь над несчастными, спасите нас — мы погибаем…
— Правильно!.. — возбужденно загудело собрание. — Это не жизнь, а чистый ад. Мы все хотим уехать… Скатертью дорога трусам!.. Долой болтуна!.. Довольно!..
— Уехать? — покрывая шум своим звонким голосом, крикнул Арман. — Увы, это совсем не так просто, товарищи!.. Нас здесь очень много и нужно очень долгое время, чтобы
Бурный шум возбужденного собрания некоторое время не давал ему продолжать.
— Второе, что мы должны сделать, — продолжал опять Арман, — это отказаться от коммунистического хозяйства и каждому завить свое собственное гнездо. Не можем же мы вечно сидеть на хлебах старой капиталистической и презираемой нами Европы! Духа коммунизма в людях не оказалось. Все наше время проходит в спорах и ссорах. Пастух не желает получать одинаковое вознаграждение с учителем, петому что он мокнет под дождем, в грязи, а тот «блаженствует в школе», дровосеки ропщут на музыканта, а работающие в угольных копях проклинают всех, но сами не вырабатывают и пятой доли того, что дает европейский углекоп. Лентяи у нас блаженствуют, а честные люди должны выбиваться из сил… Благодаря жестокости Рейнхардта среди нас местами — прямо стыдно сказать!.. — вспыхнула ненависть к евреям. На той неделе опять был бунт вегетарианцев, которые решительно не хотят ходить за общественным скотом… Прямо голова идет кругом от этой непрерывной смуты… И замечательно: те необъяснимые силы антипатии, взаимного отталкивания, которые так сказывались в старом обществе, здесь еще более резко обострились: нигде вражда между отдельными лицами и партиями не достигала такой силы, как на нашем острове, в этом зеленом, плодородном, солнечном аду!..
— Вот, вот… — зашумело собрание. — Вот он нашел имя нашему острову: Ад… Проклятый Остров…
— Бросьте, Арман… Вы очень рискуете… — тащил Армана с трибуны, седой, грустный коммунист. — Начальство уже засуетилось… Расходитесь, товарищи…
— Арман… милый… — стонала Джулиа. — Я умоляю тебя…
— Они уже опоздали, товарищи… — крикнул весело Арман и, вынув белый платок, махнул им к лесу и звонко крикнул: — Халло!..
Разом зарокотали на опушке барабаны и матросы с «Норфолька», с винтовками на плечах, стройно и быстро вышли на поляну. Необыкновенный восторг охватил всех и по поляне грянуло оглушительное «ура».
— Господин лейтенант, — крикнул Арман офицеру с трибуны, — собрание просит вас оказать нам защиту, арестовать узурпаторов и взять, хотя временно, власть в свои руки.
— Насильники будут арестованы… — отвечал молодой лейтенант с решительными усами. — Что касается до принятия власти, то я переговорю об этом с командиром крейсера. Продолжайте ваши дела, а мы поищем кого нужно…
Он отдал вполголоса какие-то распоряжения и часть отряда ушла.
— Теперь мы можем продолжать, товарищи, уже свободно беседовать о наших делах… — сказал Арман, возбужденный. — Я предлагаю вам героическое решение: немедленное уничтожение коммуны и переход к хозяйству индивидуальному. А затем, когда каждый из нас станет на ноги, мы будем осторожно, постепенно, — может быть, путем кооперации, — переходить к более совершенным и справедливым формам экономической жизни…
— Великолепно!.. Прекрасно!.. — весело кричали со всех сторон. — Давно пора… Нет, это решение слишком уж героическое: пусть, кто желает, теперь же организуется в маленькие коммуны, а кто хочет жить особняком, пусть живет особняком… Правильно… Свобода прежде всего!.. Слава Богу, кошмар кончился… Принято, принято!.. А всего лучше было бы назад, в Европу…
— А теперь передаю слово нашему другу, лорду Пэмб-року, благодаря помощи которого мы освободились от негодяев… — сказал Арман.
На трибуну среди горячих аплодисментов, поблескивая очками, поднялся лорд Пэмброк. И, когда шумные приветствия стихли, он сумрачно начал: