Искушение винодела
Шрифт:
Графиня повела девочку к дому, на ходу зовя слуг. Поль шагал за ними — кашляя, он объяснял, что случилось: ненадежные ветки, наглый карп, маленькие девчонки, не умеющие держать равновесие. Аврора оглянулась на Собрана, взглядом предупреждая: придется вам, мсье Жодо, объяснять, почему ребенок так пугается материнского гнева.
Винодел, хмурясь, пошел следом за всеми.
1832
CLAIRET [30]
Светила луна. Холмы утопали в тумане, так что их верхушки казались островками. Было
30
Чистое, светлое, легкое (фр.)
Зас принес вино — белое, как ни странно, хотя Собрану исполнилось уже сорок два года.
— Что, в Испании стало так много церквей? — спросил винодел.
— Дурак, — ответил ангел. Зас одним прикосновением ладони к горлышку откупорил бутылку — Выгони туман из пазух своего тела, отведав этого.
Он передал бутылку Собрану — они вновь вернулись к старой традиции пить из горлышка, сидя прямо на земле. Ярлык на бутылке был надписан вручную, а краешек донышка отколот, так что бутыль нельзя было поставить. Собран прочел надпись, угадав только дату розлива: 1828-й, год его безумия.
— Давай же, пей, потом скажешь, как оно тебе на вкус.
Перерожденный Собран оценивал все по недостаткам — так и это вино он определил как не блестящее, но хорошее; чего-то ему не хватило в самой его колыбели, в дубовой бочке. Оно походило на шабли. Виноград шардоне, только измененный. На вкус Собран почувствовал кремень, а проглотив — древесный дым. Точно, дым. Только не древесный.
— Что ты мне дал? — воскликнул Собран таким тоном, каким люди восклицают: «Боже мой!»
Рассмеявшись, Зас протянул руку за бутылкой. Отпив из нее, он сказал:
— Ты отведал великого жара и странной земли.
— Это вино — как ублюдок, — неодобрительно произнес Собран.
— Оно из долины возле Ботани-Бэй.
Что такое Ботани-Бэй, Собран не знал. Он только принял протянутую ангелом бутылку, но не отпил из нее — просунув большой палец в горлышко, поставил сосуд меж скрещенных ног.
— Если просижу так дольше получаса, потом несколько дней будут болеть кости. Я уже стар.
— Пока еще нет. Но если позволишь мне подсесть ближе, сможешь прислониться к моему крылу.
— Нет уж.
— Тогда пей вино, притупи боль. А я тем временем поведаю свою историю, постаравшись не оскорбить Писание, которым ты так дорожишь.
— Оскорбишь меня — уйду. Я здесь только потому, что не желаю более прятаться за ставнями всю ночь.
— Ты просто не мог вот так закрыть глаза и позабыть обо мне.
Собран ткнул в сторону ангела пальцем затянутой в перчатку руки.
— Рассказывай, да поживее, — велел он.
Некоторое время Зас молчал, затем начал:
— О том, что ты зовешь Падением, о неудачном — для нас — исходе восстания в раю, о войне, травле, которой я был свидетелем, о нашем заключении в страшном узилище рассказывать не стану. Об инженериях, укрытиях, городах, правительствах рассказывать не стану. Представь только: прошло очень много времени, и я последовал за кем-то, кто уже знал, как бежать из ада. И в то же время Бог в первый раз на земле обращается ко мне: «Зас!» — как если бы я был парой очков, найденных не на своем месте, или бродячим
Зас посмотрел на Собрана, сделал вдох (а сказанное он произнес на трех) и продолжил:
— Люцифер говорит Богу, что Ему меня не забрать. Тогда я сажусь и спрашиваю Люцифера: неужели он знает мое имя? Потом обращаюсь к Богу, говорю — очень заносчиво: не жди благодарностей, в аду живут давно, с тех пор, как стали появляться книги. О книгах, Собран, я расскажу позже. Дальше Люцифер говорит: «Я даю Засу прочесть все копии книг первым, как если бы он пробовал за меня еду — не отравлена ли». Я же отвечаю: из книг я узнаю о людях — о самих людях, не о нас. Люцифер презрительно велит мне возвращаться на Небеса, заслужить любовь людей и остаться без знаний. Я говорю Богу: «Я пошел за Люцифером, желая знать все, что он хотел сказать». И Бог отвечает: «Засу лучше быть свободным — пусть учится». «Лучше быть свободным» прозвучало как предложение, не воля. Бог почти всегда говорит так, будто все уже свершилось. Мне не дано понять Его речей. Я даже не могу пересказать того разговора в прошедшем времени — настолько он важен и словно бы ведется до сих пор. Люцифер насмехается, думая, будто под моим учением Бог подразумевает познание человечества. Я же думаю: Бог определил моим учением познание Люцифера, и лучше мне об этом помалкивать.
Зас замолчал, коснувшись рукою губ. Туман поднялся, и на его волосах собрались капельки росы.
— Затем Господь закрыл мне уши, дабы я не слышал Его с Люцифером разговора. И когда я поднял руки к своим глухим ушам, Люцифер опустился предо мной на колени, отдернул мои руки и закричал на Бога, словно родитель, чьему чаду причинили боль. Да, именно так — гневно, защищая меня. Возможно, он защищал мое право слышать и слушать. Как бы то ни было, вскоре кричать он перестал, сам накрыл мне уши ладонями и прижал лицом к своей груди, чтобы я не мог читать по его губам.
И они заключили договор и подписали меня — и одна подпись доставила мне боль, а вторая — наслаждение. Потом же меня предоставили самому себе.
Закрыв глаза, Собран тихо читал псалом: «Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи — утра, более, нежели стражи — утра».
— Ожидаешь ли? — спросил Зас.
Открыв глаза, Собран увидел, что туман не навирает, а просто висит в воздухе — мягкий, полу-осязаемый, будто водянистая призрачная плоть. Зас подсел ближе и раскрыл крыло.
— Обопрись на меня, — предложил он.
Собран поднялся с земли — тело застыло и болело. Он потопал ногами, похлопал себя по бокам. Кончики пальцев пронзили тысячи иголок, затем набухли негреющей кровью.
Зас тоже встал, подняв с земли Собранову лампу, — удлинил для друга фитилек. Некоторое время двое стояли внутри сферы, стенками которой служили границы жемчужного света. Бутылка опрокинулась, и вино все вытекло. Зас протянул Собрану лампу.
— Если бы ты дал мне время и если бы я знал как, то рассказал бы тебе о прожитых мною тысячах лет, о немногих друзьях, которые у меня были, или как я стал выращивать розы, или о своем саде под колпаком черного стекла. Обязательно расскажу тебе о нем на следующий год.