Искушение ворона
Шрифт:
Татьяна фыркнула и укорила Лоусона в том, что он говорит банальности… Но журнал взяла, и несколько раз внимательно просмотрела форбсовские чарты вдоль и поперек.
Отметила в списке мировых лидеров знакомые фамилии людей из Ордена… Петти, Макмиллан, Хаммонд, Джейкоб Цорес…
Обратила внимание на впервые появившиеся в списках русские имена… Тополинский, Черновыдрин…
Но каков Гейл Блитс!
Он обогнал их всех и стоит на первой позиции.
«Наверное, это нехорошо», – подумала Татьяна и, резким, почти каратистским движением хлопнув ладошкой по рычажку сигарных
Разбирая почту, Лоусон напомнил ей, что целесообразно было бы откликнуться на приглашение и посетить благотворительную выставку Королевского общества садоводов, потому что там обязательно будут и королева-мать, и сама председательница общества – королева Елизавета.
У леди Морвен появится прекрасный повод напомнить ее величеству о намерении покойного тринадцатого лорда и кавалера орденов Подвязки и МБИ участвовать во вновь создаваемых благотворительных фондах ее величества…
– Увы, Лоусон, боюсь, это выглядело бы некорректно, ведь мы все еще в трауре.
Ох уж этот траур…
Хотя черные шляпки с вуальками от Нины Риччи ей были очень к лицу.
Таня не без удовольствия целых три дня потом разглядывала фотографии похорон, опубликованные и в «Ньюсуик», и в «Сан» и в «Пари-Матч», где крупным планом из-под черной вуали видны только бледная щека и подбородок… Белая-белая кожа… И красные-красные губы самой ярко-красной помады! Черное, белое и красное!..
И желтые розы, которые так изысканно смотрятся на черном…
На выставке будет море желтых роз…
Ах, и все-таки она женщина! Ей оч-чень хотелось поехать на выставку. Как маленькой девочке хотелось когда-то поехать в парк и покататься на карусели…
– А что, Лоусон, – спросила Татьяна, – ко дню Дерби мы еще будем в трауре?
Лоусон поглядел в календарь, беззвучно пошевелил губами и утвердительно кивнул.
– Да, мадам, все еще будем…
– Ах! – тягостно вздохнула леди Морвен, – и на скачки в Эскоте мы тоже не поедем!
И не то чтобы ей нужны были скачки, просто хотелось на люди, в суету, хоть на несколько часов избавиться от гнетущего одиночества.
Ах, как она теперь была одинока!
Родители?
Мамочка Адочка, насколько известно, все еще хороша, несмотря на свои шестьдесят пять, по-прежнему беззаботна и убеждена, что ежемесячные две тысячи долларов ей выплачивает ваучерный фонд «Августина».
Тот, кто по документам числился ее отцом, академик Захаржевский Всеволод Иванович, семь лет назад скончался в глубокой старости и глубочайшем маразме. Про истинного отца Таня в свое время не спросила, а теперь поздно – мать, как и все, кроме немногих посвященных, убеждена, что ее самой давно нет в живых.
Брат Никита? Одно название, что брат, а так… Да и брат-то наполовину условный.
Павел, когда-то любимый муж? Твердый, цельный, прозрачный, как его любимые алмазы, – и вчистую проигранный ею судьбе-злодейке. А был ли шанс сохранить его? Не было… Наверное, так оно и лучше, какая у них могла бы быть общая жизнь, с их-то несовместимыми векторами? Зато теперь он определенно счастлив, достаточно вспомнить, каким взглядом он смотрел
А вот этого лучше не вспоминать. Но и забывать нельзя.
Нюта? Нюточка-разлучница? Девочка не может не знать, что Татьяна Ларина – не родная мать ей, с Павлом бывшая Ванькина жена сошлась всяко позже того, как нынешняя леди Морвен стала на время миссис Дарлинг, Нютка тогда была уже в сознательном возрасте. Но что знает она про свою родную мать? Скорее всего, ничего… Взрослая, двадцатый пошел… «Нюточка, где ты, доченька моя, кровиночка? Где ты теперь? Хоть и не умею молиться, а за тебя помолилась бы, да только вряд ли молитвы мои будут услышаны…»
Нил-Ро?
Как же он мал!
Как же он недосягаем!
И наконец…
Это имя она не произнесла даже про себя.
Единственный, желанный… Отвергший ее любовь и отобравший самое дорогое…
И вот теперь одна…
Неожиданно для себя леди Морвен почувствовала тупую, саднящую боль необъяснимой словами тоски по покойному супругу.
Любовь – не любовь, но, как ни крути, два сапога пара. Когда-то он взял ее, как берут крепость: осадой, измором, хитроумным обходным маневром. Странно, но она так и не успела спросить его светлость, знал ли он, что ее первый муж жив, когда через Фахри подписал ее на убийство Шерова. И чем только старый упырь так досадил… другому старому упырю? Правда в отличие от Вадима Ахметовича его светлость до последних своих денечков был, что называется, мужчина в соку… До семидесяти одного не дотянул всего-то двух месяцев. Ах, какие у них были ночи! А блеск его лысины в лучах полной луны!
«Да, Эндрю, я полюбила другого, я хотела расстаться с тобой, и мне казалось, что за свободу я готова была заплатить любую цену. Оказалось – не любую. Такого я не хотела и не могла предвидеть… Надеюсь, боль не была долгой…»
Она прошла по просторному, гулкому в своей пустоте Морвен-хаусу, непроизвольно притрагиваясь к вещам, хранившим прикосновение его рук, теребила на пальце ничего уже не означающее обручальное кольцо, вышла на навесную террасу, подолгу глядя вниз, на освещенные аллеи Риджент-парка. Под косым мартов-ским дождем статуи казались бесприютными сиротами…
Прерывая меланхолические раздумья, за спиной леди Морвен вежливо кашлянул Лоусон.
– Мадам, на проводе мистер Гейл Блитс. Возьмете трубочку?
– Скажите, что меня нет, и узнайте, что ему надо.
Самый богатый человек планеты просил выделить ему полчаса на следующей неделе.
Через день после звонка Блитса последовал звонок от Уильяма Петти.
Тот просил об аудиенции для себя и Макмиллана в любое удобное для ее светлости время.
Пауки в банке зашевелились…
По установленным в Ордене специальным правилам все переговоры, касающиеся Ордена, могли вестись только в специально проверенных местах. Именно поэтому за двести лет своего существования иллюминаты не допустили ни одной существенной утечки информации. Кабинет лорда в его лондонском Морвен-хаусе входил в список тех мест, где переговоры могли вестись открытым текстом без каких-либо опасений быть подслушанными.