Искушение
Шрифт:
«Почему мне на память стал приходить Крым?»
И Дроздов чуть приоткрыл глаза, глядя на жемчужный свет вправленных в деревянный потолок плафонов, и тотчас повернулся на бок, услышав кряхтение, посапывание, вздохи на соседней полке, где расположился Татарчук.
Весь осыпанный капельками пота, он уже не лежал, а сидел на полке, спустив огромные ноги, массировал обеими руками широкую, жиреющую, странно безволосую грудь, большой, но крепкий, как у борца, живот, туго обтянутый плавками, его размякшее, влажное лицо выражало счастье.
— Ах, хорошо! Ах, не грешно! Ах, божественно, чудесно-то как! — повторял он с придыханием. — Жизнь-то дана нам единственная, а, Игорь Мстиславович? Второй в резерве нет. И не будет во веки веков. Так неужто плоть нельзя парком побаловать?
— Изумительный вы романтик, Никита Борисович, — послышался разжиженный голос Чернышова с нижней полки, и его плоские ступни зашевелились, подтверждая состояние душевного умиления.
Безмолвный Веретенников, белотелый, безукоризненно стройный, обмотанный вокруг бедер полотенцем, отмеченный кокетливой сиреневой шапочкой на глянцевитых волосах, подобно восточному жрецу, священнодействовал возле тенов, ублаготворяя гостей, настаивал эвкалиптовые листья в эмалированном тазу и эмалированной кружкой плескал настоянным кипятком на камни, снизу распространяя по амфитеатру сауны благовонный пар.
— Романтик? М-м? Хорошо, что не дурак, — снисходительно покряхтел Татарчук, вытирая полотенцем грудь, по которой, застревая в жировых складках, текли струйки пота. — В этом смысле я тебе, Георгий Евгеньевич, могу совет дать. Если в себе дурачка почувствовал, сделай стены своего кабинета зеркальными, чтоб сам себе виден был.
— Зеркала — как вы остроумно! — воскликнул Чернышов, и плоские ступни его задвигались быстрее, в восторге затанцевали на полке. — Разумеется, зеркала, зеркала, замечательно!
— Да оставьте бытовые всхлипы хоть когда потеете! — подал трескучий голос Козин, вытянувшись длинным костлявым телом на своей полке. — Не льстите хоть в сауне! Неприлично в конце концов!
— При общей вере и согласии светлое общество вполне можно построить. Страну обогатить. Людей досыта накормить бы. Обуть, одеть. Горы свернуть, — продолжал Татарчук, жмурясь от удовольствия и обращаясь к Дроздову. — Иногда ума не приложу — в чем истинный конфликт? В чем недоразумение? Или мудрецы нашли эффективную замену ГЭС? Нет и пока не предвидится. Атомные станции? Сумасшедшие затраты. Тепловые? Загрязнение окружающей среды. Я не ругаю зложелателей, шут с ними. Но тут и скептику ясно, что будущее Сибири и всей страны без гидроэнергетики — нищета голая. Темное царство. Каменный век. В шкурах ходить будем. Ягодицами сверкать в пещерах. Современная экономика невозможна без мощных электрических систем. Аксиома это, азбучная истина, общее место. А здесь — камень преткновения. Узел несогласия. Вы меня не порицайте, Игорь Мстиславович, но маломощного умишка моего не хватает иногда, чтобы разобраться; в чем у некоторых ученых появилось с нами несогласие? Водохранилища? Затапливание земель? Изменение окружающей среды? Но ГЭС — самое экологически чистое сооружение. Где же альтернатива? Где обоснованный и разработанный разумный вариант? Разумный… Глобальный вопрос! Это, понимаете ли, как жизнь. Жизнь — одна, и вариантов ее нет и за горизонтом не предвидится. Ох, как эвкалиптом-то пахнет! Какой дух! Прав ли, не прав я? Где она, альтернатива? Громите. Опровергайте. Я готов и уму поучиться. Век живи, век учись… О, как все поры дышать-то начинают, вроде второй раз рождаешься… Ублажает, ублажает вас министр-то в своей сауне! Вот что наши чиновничьи стрессы снимает — потом изойти, токсины выгнать…
Он горой загромождал полку, ласкающими кругами растирая
— Я вас слушаю, — сказал Дроздов, не торопясь с ответом, замечая, что Козин на соседней полке не пропускает ни одной фразы Татарчука, лежа со сцепленными на ребристой груди руками; сухое, желтое тело его казалось не подверженным стоградусной температуре сауны.
— Так ведь нет альтернативы, — дружелюбно гудел Татарчук, и умные глазки его вожделенно поблескивали между век. — Откуда ж альтернатива, если для ГЭС нужен гигантский склад энергии, то есть водохранилища, а значит, необходимо затапливать земли. Ваш сотрудник Тарутин предлагает даже прекратить все строительства равнинных ГЭС и взорвать, демонтировать существующие плотины. Это и мерзавцу Гитлеру не удалось — взорвать плотины канала Москва — Волга, спустить водохранилища и затопить столицу. Через край он прыткий, Тарутин ваш. Озорник он и экстремист, право слово… Нет?
— На прыткого озорника он не похож, — сказал Дроздов. — Он достаточно серьезен для этого.
— Да? Положим, положим… Вам виднее. Не настаиваю. Я к слову. Вы говорите, что в стране затопили и подтопили четырнадцать миллионов га пахотной земли. Не точно. Но не тут пес зарыт. Опять коснулись аксиомы. За что прошу не порицать. По энергетическим ресурсам, вы это похлестче меня знаете, мы занимаем второе место в мире. Второе местечко. А используем десять процентов технического гидропотенциала. Да, и это вы подетальнее меня знаете. Отстали, безобразно отстали от Италии, Японии, Франции. Они, горемычные, освоили девяносто процентов гидропотенциала. М-да. Несмотря на высочайшую стоимость затопляемых земель. Охо-хо, они никак уж не глупее нас. Не в индюках ходят. И число ГЭС и, значит, водохранилищ на земле растет. Что это — технократическое своеволие и глупость? Упаси и сохрани! Самая выгодная, дешевая энергия. Поилицы и кормилицы реки наши — спасители экономики. В них судьба страны. Они, они спасители…
— А если они не спасут?
— Быть не может. Я практик и опыт малесенький имею. Для меня цифирь — истина. И задача-то ясна: догнать США по производству электроэнергии на душу населения. Есть хорошо разработанная энергетическая программа до двухтысячного года. Она вам известна. Я повторяюсь, Игорь Мстиславович, мне как-то иногда не по душе и страшноватенько: почему некоторые ученые стоят в оппозиции к нам, энергетикам? Иногда шевелится в головке черненькая мысль: нет ли злого умысла против экономики? Хай тебе грец! Не пора ли нам к пониманию, к согласию прийти, как говорится, не военным, а мирным способом, щоб у нас у всех чубы не тряслись, щоб институты и всякие комиссии дручки в колеса не тыкали. Ни для кого не секрет, что наши ГЭС на Ангаре, Енисее, на Волге, наконец, остаются самыми эффективными. Во всем мире, щоб нам лихо не было! Ах, Боже ж мой!.. А наш институт опять отливает кулю против Чилимского проекта. Ах, Боже ж мой, зачем? Зачем нам сражаться?..
Татарчук, истекая потом в целебной сахаре этой комфортабельной сауны, вдыхая эвкалиптовые волны, плывущие в горячем воздухе, казалось, утопал в телесном благополучии, глазки уже нежно светились щелочками на свекольном лице, голос звучал доверительно-сипловато, переходя на певучую интонацию, а фразы текли раздумчиво, бесхитростно, как если бы он душу настежь раскрывал, желая мира и согласия.
«Он знает о последних заключениях по Чилиму. Ясно, что ему показывали ту папку с материалами, которая лежала у Григорьева, а потом была у Чернышова. Несомненно, знает это и Козин. Им впервые оказали сопротивление… могуществу монополии. И они встревожены…»