Искусство и жизнь
Шрифт:
Что касается средств для такого нового постижения истории, то их преимущественно два: изучение языка и изучение археологии, — иными словами, первое исследует выражение мыслей человека посредством речи, второе —посредством изделий ручного труда, то есть летописи творческих свершений человека. Меня очень привлекает первое средство, особенно та его сторона, которая тяготеет к сравнительной мифологии и столь отчетливо обнаруживает единство человечества, но у меня недостаточно знаний, чтобы говорить о нем, даже если бы я и располагал временем. Что же касается второго средства — археологии, то я обязан о нем говорить, ибо первоочередная задача нашего Общества — показать публике значение археологии как средства изучения истории. Именно археология, говоря без преувеличения, приводит нас к решению всех мучительных социальных и политических проблем.
Я тем более должен говорить об археологии, что, несмотря на власть, которую новый дух изучения истории обрел над образованными умами, мы не должны забывать о неразвитости очень многих умов, а ведь именно над ними еще властвует
Я уверен, что вы, как члены нашего Общества, до сих пор со мной соглашались. Вы не позволите себе сомневаться в том, что так или иначе фасад старинного здания, то есть труд древнего ремесленника, представляет собою высшую ценность и должен быть сохранен, и все мы, я уверен, инстинктивно чувствуем, что этот фасад теперь нельзя восстановить, что попытка реставрации лишает нас не только памятника истории, но и произведения искусства. В дальнейшем я попытаюсь доказать, что невозможность воссоздания не случайна, ибо она вытекает из условий нынешней жизни. Она следствие всего исторического процесса, а вовсе не преходящего вкуса или временной моды. И, следовательно, ни один человек, ни одно общество, какими бы учеными познаниями древнего искусства они ни обладали, независимо от их умения создавать художественные проекты и от их любви к прекрасному, не в состоянии, даже посулив хорошую плату, убедить или принудить современных рабочих выполнить точно такую же работу, какую делали ремесленники во времена Эдуарда I{2}. Разбудите Теодориха Остготского{3} от его векового сна и посадите его на трон Италии, превратите нынешнюю палату общин в витенагемот, в собрание мудрецов при короле Альфреде Великом{4}, — не меньшим подвигом явилась бы в наше время реставрация старинного здания.
Так вот, чтобы показать вам, что это необходимо и неизбежно, я вынужден хоть кратко коснуться условий, при которых, начиная с классической древности, совершалась ремесленная работа. При рассказе об этом я не смогу не коснуться некоторых социальных проблем, относительно решения которых многие из вас, возможно, не согласятся со мной. В этом случае я просил бы вас не упускать из виду, что хотя руководящий Комитет Общества и просил меня выступить перед вами с этим докладом, тем не менее он не может считаться ответственным за любое мое мнение, если оно выходит за рамки принципов, провозглашенных в опубликованных им документах. Само Общество нельзя считать опасным, разве что опасно оно лишь для забав сельских пасторов и эсквайров, их жен и дочерей.
Итак, следует признать, что любое произведение архитектуры — это плод коллективного труда. Автор первоначального проекта, пусть и очень самобытный, платит дань этой неизбежности, ибо он в той или иной форме находится под влиянием традиции: умершие водят его рукой даже тогда, когда он забывает о том, что они вообще существовали. Далее, его идеи должны претворить в жизнь другие люди — ни один человек не может построить здание только своими собственными руками. Каждый из таких людей с самого начала своей работы зависит от кого-либо еще. Каждый — лишь часть общего механизма. Части сами могут быть всего лишь машинами или же могут быть разумными существами, но в любом случае они должны согласовать свои действия со всей машиной в целом. Очевидно, что люди, занятые этой работой, должны испытывать на себе влияние условий жизни, а руководитель этих людей должен ясно отдавать себе отчет, что он может рассчитывать только на такой труд, который порожден этими условиями. Нелепо ожидать энтузиазма и стремления создать нечто замечательное от людей, которые на протяжении двух поколений привыкли под давлением обстоятельств работать нерадиво. Еще более нелепо ждать понимания прекрасного от людей, которым на протяжении десятка поколений не представлялось возможности творить прекрасное. Мастерство коллективного труда в каждом его создании принадлежит определенному периоду и обусловливается им. Постарайтесь четко понять это положение, которому я теперь придам иную форму: архитектурный труд в целом должен быть коллективным; законченные создания этого коллективного труда не могут быть по качеству лучше, чем позволяют
Посмотрим же в таком случае, как эти условия различаются, и постараемся выяснить, как эти различия влияют на искусство. А в ходе этого изучения мы должны будем особое внимание уделить зрелому средневековью, архитектурными сооружениями которого наше Общество интересуется больше, нежели зданиями какого-либо другого периода.
В классическую эпоху ремесленное производство осуществлялось преимущественно рабами, которые вместе со своей продукцией принадлежали своему господину, а их жизнь поддерживалась на уровне, отвечавшем интересам этого самого господина. При таких обстоятельствах, естественно, само производство презиралось. В условиях, во всяком случае, греческой цивилизации обычная жизнь свободных граждан, аристократии, по существу, была проста. Климат страны не требовал усиленной работы для удовлетворения потребности в одежде и жилье. Народ был еще молод, жизнелюбив и физически прекрасен. У аристократии, освобожденной благодаря рабам, которые выполняли всю работу, от тяжелого и изнурительного труда и лишь в небольшой мере обремененной заботами о хлебе насущном, несмотря па постоянные раздоры и пиратские набеги, составлявшие тогдашнюю внешнюю историю, были и склонность и досуг, чтобы развивать изящные искусства в тех пределах, которые врожденная любовь к реальности и пренебрежение к романтике предписывали ей. Между тем малые искусства находились в суровой и поистине рабской зависимости от изящных искусств, что было естественно. Позвольте прервать мой рассказ и попросить вас подумать вот над чем. А что, если бы какой-нибудь афинский аристократ времен Перикла вздумал построить готический собор? Какое содействие оказал бы ему рабский труд тех дней и какое сооружение готического искусства создали бы ему его рабы?
Итак, одержав величественные и внушительные победы, присущий грекам художественный идеал сохранялся и на протяжении всей истории Рима, хотя была уже изобретена и применялась в архитектуре арка; а рядом с этим идеалом рабский труд при относительно изменившихся условиях по-прежнему производил необходимые для жизни предметы. Презрение к плодам ремесленного производства, открыто выраженное высокоученым Плинием{5}, было ли оно исконным или же искусственно выведенным из общепринятой философии, отлично характеризует условия, при которых в позднеклассический период существовали малые искусства, создаваемые рабским трудом.
Между тем во времена Плиния изящные искусства классического периода уже прошли высшую точку своего расцвета и должны были увядать на протяжении унылых столетий академизма, от которого они наконец избавились, но не путем возврата индивидуального духа к ранним временам человечества, а через распад самого классического общества: это повлекло за собой преобразование системы рабства, на которой покоилось классическое общество, в систему крепостного права, на которой покоился феодализм. Период варварства или неупорядоченности длился между этими двумя периодами организованности несомненно долго, но новое общество, блестящее и свободное, возникло из него в конце концов, а общественное устройство с гражданами-аристократами и бесправными рабами, при котором господствовал культ города (являвшийся идеалом, религией классического общества), уступило место системе обязанностей и прав личности, системе личного служения и покровительства, подчиненной условным представлениям о долге, диктуемом людям невидимыми силами вселенной.
Как было естественно для этой иерархической системы, религиозные здания, предназначенные воплощать перед несовершенными людьми высокий иерархический идеал, бесспорно выполняли в искусстве на заре средних веков среди крепостных и их сеньоров те же функции, которые в эпоху классической древности образованный свободный гражданин Греции выполнял среди множества услужающих ему рабов. Но условия жизни крепостного весьма отличались от условий, в которых жил раб: крепостной, выполнив для своего сеньора определенные повинности, был свободен (по крайней мере в теории) зарабатывать себе на пропитание столько, сколько мог в пределах своего дома. Раб как отдельная личность мог надеяться на получение вольной грамоты, но для всех рабов в совокупности была одна надежда — насильственно ниспровергнуть общество, основанное на их угнетении. Иное дело — крепостной, который самими условиями своего труда был вынужден стремиться к совершенствованию своей личности. Вместе с другими крепостными он вскоре стал добывать себе некоторые права, пользуясь столкновениями интересов короля, феодала и бюргера. Кроме того, уже на заре средних веков начала зарождаться новая могущественная сила, которая способствовала развитию труда и являла первые признаки делового сотрудничества свободных людей, производителей и посредников.
То были гильдии, впервые появившиеся в Англии еще до норманнского завоевания. Хотя они и полностью признавали иерархическую структуру общества, а в свой начальный период весьма часто имели в виду главным образом религиозные цели, появились они вовсе не благодаря церковному укладу. Более того, по всей вероятности, свои первые корни они пустили именно среди тех народов Европы, которые ничего не восприняли от Рима или общественных институтов его временного владычества. Англия и Дания оказались наиболее продвинувшимися в развитии гильдий, которые в латинизированных странах пустили корни позднее и слабее.