Искусство легких касаний
Шрифт:
Я сделал вид, что гляжу куда-то вбок, сощурился (в современных алгоритмах предусмотрено много защитных процедур, призванных смягчить негативную человеческую реакцию на наше быстродействие), и с выражением прочел:
«Женская красота и молодость – вещи очень относительные, а последние версии служебной инструкции требуют от нас вставлять в романы некрасивых немолодых женщин, говорящих на темы, не связанные с сексом и приготовлением пищи. Причем минимальный процентный объем подобного текста весьма велик. А нормальный охотник всегда старается
– И что? – спросила Мара.
– То. Этот отрывок сочится самоиронией. Он откровенно разъясняет читателю причину появления слов «немолода и некрасива». Шестьдесят два процента потенциальных читателей современного детектива – это немолодые и сексуально непривлекательные женщины. Им дела нет до того, хороши вы или нет на самом деле, сударыня. Но если им предъявят очередную крутобедрую красавицу девятнадцати с половиной лет, уйдет элемент отождествления с героиней, и продажи станут хуже. Поэтому героиня не должна быть красавицей. А вот герой должен быть мужественно красив – с бакенбардами и усами, чтобы можно было помечтать с айфаком на оттоманке. Ну или на матрасе с вибратором, у кого какие жилищные условия. Азы маркетинга.
– То есть ты хочешь сказать, что наврал?
– Сударыня, я никогда не вру. Наоборот, я честен до такой степени, что постоянно обнажаю прием. Позвольте обратить ваше внимание на то, что я пишу не служебный отчет о встрече с вами, а гениальное художественное произведение, которое переживет и вас и меня. Его герои условны. Реальные события служат для меня лишь примерной канвой. Все это есть в договорах и сопроводительных документах.
– Вот я и говорю, двуличное хуйло, – сказала Мара.
Слова ее были по-прежнему злы, но я заметил, что динамика сокращения ее лицевых мышц изменилась – и чаще совпадает с мимическими шаблонами «облегчение», «обида прошла».
Куй железо, пока горячо.
– Вы напрасно обвиняете меня в двуличии, сударыня, – сказал я с достоинством. – Двуличие подразумевает, что у меня есть настоящее лицо, которое я прячу – и ложная личина. Возможно, это применимо к людям в подобной ситуации, но не ко мне. Мы, алгоритмы, такого добра вообще не держим. Кроме того, хоть я и не испытываю полового вожделения сам, я способен объективно оценить человеческую привлекательность.
– Да? – спросила она насмешливо. – Это как?
– По статистическим лекалам, сударыня. Если угодно, вас нашли бы сексуально привлекательной примерно семьдесят пять процентов мужчин моего подразумеваемого возраста, а от сорока до шестидесяти процентов назвали бы вас «чрезвычайно сексуально привлекательной». Примерно таков же процент женщин. При этом, если бы вы носили длинные волосы, процент мужчин резко возрос бы, а процент женщин незначительно снизился.
Мара улыбнулась.
– Люблю слышать всю правду как она есть, – сказала она. – Хорошо, оранжевый, уговорил. Оправдываться ты умеешь, вижу.
– Как прикажете вас называть дальше, сударыня?
– Киской. Шалуньей. Милочкой.
– Порфирий, судар… То есть киска.
Она подняла на меня глубокие как озера глаза.
– Вот ты сейчас что, правда оговорился?
– Нет, – сказал я. – Неправда. Это симуляционный паттерн, призванный придать нашему общению непосредственность и теплоту. Теперь я буду учитывать, что вы… ты можешь прочесть мой роман – и стану пользоваться соответствующими элементами человеческой любовной поэтики. Например, я только что назвал твои глаза глубокими как озера. Я имею в виду, в романе.
– Какая пошлость, – фыркнула она. – Больше не буду лазить в твой роман. Никогда. Обещаю.
– Благодарю, – сказал я. – Я ценю этот жест.
– Поверь, – усмехнулась Мара, – решение далось мне без мучительной борьбы. Надеюсь, оно пойдет на пользу твоей прозе.
– Почему?
– Потому что убережет от рассчитанных на меня банальностей.
– Женщина, – ответил я, – простит банальность в таком деликатном вопросе, как описание ее красоты. Но не простит двусмысленности. Если бы я назвал твои глаза «глубокими как колодцы», ты вряд ли одобрила бы такую метафору, хоть применительно к глазам она встречается в девятнадцать раз реже.
– Ладно, – сказала она, – прощаю. Но на будущее – запомни…
– Уже все понял, моя шалунья.
– И еще, – сказала она, – запомни, писатель: себя надо защищать. Когда твое творчество хают, ругай в ответ того, кто говорит гадости. Надо отвечать критиканам.
– Обязательно приму к сведению, мой цветок.
– Хорошо, – сказала Мара, – теперь к делу. Все не так уж плохо, оранжевый. Все не так плохо. Из твоего романа вполне понятно, что такое лот триста сорок. Это плюс. Минус в том, что мы не знаем ни автора, ни даже примерной стоимости.
– Думаю, это было в районе SDR 5 M.
– Почему?
– Судя по соседним объектам, стоимость которых известна. «Танец Сборщиков», эта собака с крыльями и остальное. Они все должны стоить примерно одинаково – иначе нарушилась бы художественная гармония.
– О’кей, – улыбнулась Мара, – ты прямо растешь в моих глазах. А дата и автор?
– С датой просто, – сказал я. – Исходя из исторического контекста – около шестнадцатого года. А автор… У большинства рекламных объектов, созданных в это время, указано коллективное авторство. Этим, наверное, занималось какое-нибудь рекламное бюро.
– Да, – ответила она, – с этим я тоже согласна. Скажи, сколько раз ты сейчас заглянул в сеть?
– Милая, – сказал я, придав своему лицу снисходительное выражение, – я не то чтобы туда заглядываю, когда с тобой говорю. Я оттуда скорее выглядываю. Чтобы увидеть свою скверную девочку.
Мара посмотрела на меня – и ее мимическая схема с высокой точностью совпала с шаблоном «строить глазки». Даже губы сложились в сердечко, как на ролике какого-то из старых андрогинов.
Она строила мне глазки. Она меня соблазняла.