Искусство малых шагов. Рассказы и хроники из жизни священника
Шрифт:
– Мне даже неудобно. Придем с мужем в поселок детей навестить (мы как в дом переехали, оставили им свою квартиру), так что ты думаешь – пару часов посидит, и всё, назад собирается. Лихо ему в квартире, места себе не находит, заняться мужику нечем.
Перед въездом в населенный пункт как обычно, на своем излюбленном месте «дежурят» гаишники. Новогодние праздники, самое время напомнить расслабившимся водителям, что есть еще кто-то, кто несет службу и продолжает вести учет разрешенным промилле.
Сегодня они, не чинясь, останавливают всех без разбору,
– Как-то подозрительно у вас в салоне попахивает, уважаемый Алексей Иванович.
Потом вопрос:
– Скажите, положа руку на сердце, когда вы последний раз употребляли спиртные напитки?
Иваныч не спеша достает смартфон и открывает календарь. Делает вид, будто что-то высчитывает, затем выдает:
– Последний раз спиртные напитки, юноша, я употреблял пятого августа одна тысяча девятьсот восьмидесятого года.
Теперь уже младший лейтенант задумался и, прикинув, почесал в затылке:
– Ну это вы загнули, уважаемый! Меня тогда еще и в проекте не было. А чуть позже, в течение нового уже две тысячи шестнадцатого, неужто не удосужились, и даже шампанского не пригубили?
Иваныч, уже в мою сторону:
– Вот кому ни скажу, никто не верит. А ведь это чистейшая правда. Хотите, можно и проверить.
Я шучу:
– Видите, товарищ постовой, мы народ законопослушный, сами не пьем, аж с тысяча девятьсот восьмидесятого года, и пьяниц презираем!
Гаишник, решив не связываться, снова отсалютовал и вернул документы.
Иваныч ведет автомобиль. Сперва молчит, потом неожиданно выдает:
– А я их не презираю.
– Кого, Алексей?
– Да пьяниц этих. Ты сказал, что мы пьяниц презираем. Так вот я их не презираю, хотя последний раз напился именно пятого августа того самого года, когда закончилась московская Олимпиада. Три дня «мишку с шариками» провожали, потом пришел в себя и сказал: «Всё, хватит! Иначе погибель». С тех пор ни грамма.
– Так это я к слову, про пьяниц-то. На самом деле и мне их жалко.
Едем дальше. Иваныч продолжает:
– Сегодня во сне шефа своего бывшего видел. В этом году уж шестнадцать лет как помер. Хороший мужик был, только выпивающий. Помню, часто вспоминал свою родину, село где-то в Рязанской области. Как мальчишкой мечтал жить в большом городе, как приехал в Москву, учился, стал врачом. Интересный был дядька, про таких говорят «рефлексирующий», то бишь совестливый.
Как врач он себя особо не проявил, хирург как хирург, звезд с неба не хватал, зато организатором оказался выдающимся. Став главным врачом крупной московской клиники, вскоре сделал ее в городе одной из лучших. Специалисты его уважали и держались за место в коллективе, а он старался оправдать их доверие.
Меня он взял к себе на место помощника вскоре после того, как я защитил кандидатскую. Как и остальные, я считал его вполне удачливым чиновником от медицины, потом еще и бизнесменом.
Этим он никогда не бравировал, зато любил рассказывать о своем соседе по подъезду. Тот, будучи известным актером, снимался в одной из главных ролей в советском еще телефильме «Семнадцать мгновений весны». Как начнут повторять сериал по телевизору, столкнутся соседи на лестничной площадке, и начинается: «Снова вас на рабочем месте показывали». – «Да, мы видели». – «Передавайте от нас поклон штандартенфюреру Штирлицу. И, пожалуйста, там у себя, в подвалах гестапо, будьте поаккуратней с Максимом Исаевичем. Все-таки наш человек» – и смеются.
Шеф сам был вполне доволен и собой, и судьбой. Пропадая все дни на работе, он редко куда-нибудь выезжал, вполне обходясь возможностью день-другой провести в подмосковном профилактории для медработников.
Всё изменилось в октябре девяносто третьего года. В те дни Николай Сергеевич, так звали моего шефа, в своей квартире стоял у окна и смотрел, как танки прямой наводкой бьют по Дому Правительства. Но сломало его даже не это. Последней решающей каплей стало избиение молодых солдатиков, стоящих в оцеплении у стен Белого дома.
Он видел, как его ровесники и люди много старше, с палками и кусками арматуры в руках, толпой набросились на мальчишек в форме и принялись избивать безоружных. На его глазах убивали вчерашних детей, убивали с остервенением. Он видел, как один старик, уже отходя от лежащего на земле человека, обернулся и заметил, что тот еще подает признаки жизни. Тогда старик вернулся и добил солдата по голове палкой.
После тех октябрьских событий он, всю жизнь спасавший человеческие жизни, резко запил.
В то время я уже был вхож к нему в дом. Меня он почему-то не стеснялся, но из сослуживцев пьяным его больше никто не видел. На работе Николай Сергеевич появлялся всегда как стеклышко и никогда не злоупотреблял.
Дома напьется, позовет меня и давай: «Ты молодой, ты умный. Скажи, объясни мне, как они могли убивать этих пацанов? Ведь нормальные же люди, пенсионеры, наверно. У самих дети, небось, уже и внуки. Жили себе, работали. На дачи ездили. Коммунизм строили, „наши дети – наше будущее“, а потом раз – и давай убивать. И кого?! Мальчишек!
Всё, Леша, не могу я так больше. Я же врач, я лечить обязан. Вот этих самых стариков в первую очередь. А я им не верю. Своему поколению не верю. Не верю, что мы такие хорошие да заслуженные. А какой врач без веры? Без веры уходи.
Теперь жалею, зачем из деревни уехал? Был бы сейчас ветеринаром, делал бы коровкам прививки. Они хорошие, коровки, добрые, в них не разочаруешься.
Я чего надумал, Алеша, и ты мне в этом деле поможешь. Дом хочу себе купить, где-нибудь под Москвой, но в нормальной живой еще деревне. Баню построю, теплицу, парники. И всё своими руками буду делать. Потому что я мужик, Леша, не убийца какой-нибудь, а нормальный деревенский мужик.