Искусство притворства
Шрифт:
Она снова взглянула на землю, разровненную гусеницами экскаватора, где совсем недавно еще стоял дом, и застыла на месте. Перед ней стоял незнакомый мужчина и смотрел на нее.
— Вы вторглись в чужие владения. Это частная земля.
Он говорил по-английски! Но слова, которые он произнес, были злыми и враждебными. И это заставило Лиззи ответить ему с такой же враждебностью:
— Часть этой земли принадлежит мне.
Конечно, это была не совсем правда. Но, как совладелец гостиничных номеров, она, наверное, владела и частью земли, на которой было построено здание. Лиззи не знала досконально юридических
— Земли Маносов никогда не принадлежали кому-либо, кроме Маносов.
Он был страшно разгневан. Его золотистые орлиные глаза, опушенные густыми черными ресницами, пронзили ее насквозь, и Лизи почувствовала себя беспомощной жертвой. Охваченная паникой она попятилась назад и, зацепившись за кочку поросшую жесткой травой, потеряла равновесие.
Но Лиззи не упала — мужчина успел подхватить ее. Жесткие пальцы крепко сжали ее руку, обтянутую рукавом пиджака. Взгляд скользнул по ее телу. В этом взгляде было нечто хищническое, мужское — и это взбесило ее. Он смотрел на нее так, словно… словно был мифическим богом, обладающим правом использовать любое беззащитное женское тело для своего удовольствия, когда только пожелает. Такой мужчина мог только брать, но не отдавать.
Спасая ее от падения, он невольно сдвинул назад свою черную широкополую шляпу, и она увидела, что у него густые черные волосы. Лизи была высокого роста, но этот грек был гораздо выше ее — больше шести футов.
Подхватив Лиззи с небрежной легкостью, он прижал ее к себе. От него исходил запах земли, тяжелой работы и мужчины. И откуда-то из подсознания, из потаенных глубин ее души, поднялись воспоминания: отец держит ее на руках, в саду, возле их любимого родного дома в Чешире. С высоты его роста она смотрит вниз — на мать, играющую с двумя младшими сестрами, — и весело смеется. Это были такие чудесные годы — она чувствовала себя защищенной, счастливой, любимой…
Но этот мужчина не был ее отцом. И с этим мужчиной у нее не могло быть никакой безопасности, защищенности, а тем более — любви!
— Отпустите меня! — гневно воскликнула Лиззи.
Илиос не привык к тому, чтобы женщины требовали их отпустить, когда он их обнимал. Совсем наоборот. Обычно женщины — особенно такие, как эта: эгоистичные, поверхностные, корыстолюбивые, — сами стремились завлечь его в интимные ситуации. Наверное, именно поэтому он с такой неохотой отпустил ее.
Когда она попыталась освободиться от него, он почувствовал ее запах, тонкий и почти неуловимый. И внутри его вспыхнуло горячее чувство, незнакомое и будоражащее. Желание? Неужели он захотел такую женщину, как эта? Это невозможно. Он резко отпустил ее, отступив назад.
— Вы кто? — дрогнувшим голосом спросила Лиззи, пытаясь обрести равновесие— моральное и физическое.
— Илиос Манос, — коротко сказал ей Илиос.
Этот мужчина был Илиосом Маносом? Тем человеком, который прислал ей письмо? Сердце Лиззи подпрыгнуло к самому горлу.
— Илиос Манос, хозяин этой земли, на которой вы не имеете права находиться, мисс
— Откуда вы знаете мое имя? — Этот вопрос сорвался с ее языка, прежде чем она успела подумать.
— Ваше имя написано вот здесь, — коротко заметил Илиос, указав на ее небольшую дорожную сумку, к которой была прикреплена яркая цветная багажная бирка. Лиззи совершенно забыла про нее.
— А что случилось с гостиницей?
— Я приказал ее снести.
— Что? Почему? Вы не имели права! — Она не могла поверить его словам и от этого еще больше разозлилась, но вместе с тем — непонятно почему — еще острее стала ощущать его близость. Будто в ней возникло новое, совершенно непрошеное чувство, предназначенное исключительно для того, чтобы ощущать все, относящееся и принадлежащее ему. От мельчайших морщинок вокруг глаз, когда он прищуривал их, до формы губ, когда он говорил. Но острее всего она ощущала его мощное мужское тело.
— Я имел право. Это здание было построено на моей земле. Незаконно.
Лиззи пыталась подавить в себе это ощущение.
— Эта земля принадлежит моему партнеру Тино Маносу, а не вам!
— Мой кузен уступил мне право собственности на эту землю.
— Но вы не должны были сносить этот дом! К вашему сведению, два номера в этой гостинице принадлежали мне.
— Да, — согласился он. — Принадлежали.
Было нечто в его взгляде, что пробудило в Лиззи сильную тревогу — будто она, совершенно невольно, попала в какую-то ловушку.
— Скажите мне, мисс Верхэм, насколько же надо быть жадным человеком, чтобы, проигнорировав все юридические законы, пытаться отхватить кусок, даже понимая, что это — мошенничество? — Голос его был язвительным, и поведение по отношению к ней выражало презрение.
— Я… я не понимаю, о чем вы говорите.
— Неужели? Вы были в доле с моим кузеном. Вы сами это сказали. И должны знать о том, что нормы строительства были нарушены, а поставщики и рабочие остались без оплаты. И произошло это потому, что ваш партнер хотел снизить свои затраты до минимума и получить максимальную прибыль.
— Нет, я не знала об этом! — воскликнула Лиззи.
— Вы представляете, какой ущерб нанесла ваша жадность? Какие неприятности вы причинили тем, кого обманули? Или вас это просто не волнует? Ну, я сделаю так, что вы будете волноваться, мисс Верхэм. И вы заплатите все, что должны!
Илиос был зол, как никогда. Его кузен постоянно пытался обмануть его посредством всяческих манипуляций, но теперь он осмелился посягнуть на то, что по праву Илиос всегда считал своим! Его кузена здесь нет, чтобы расплатиться за свои поступки, но эта англичанка, его соучастница в преступлении, приехала сюда — и еще осмеливается лгать ему! Значит, гнев его будет обрушен на нее и ей придется ответить за все!
— Все, что я должна? — воскликнула Лиззи, сердце ее упало. — О чем вы говорите? Я никому ничего не должна.
Она упорно продолжала ему лгать, и от этого решимость Илиоса наказать ее еще больше возросла. Англичанка воплощала в себе все черты, которые он так не любил и презирал в слабом поле. Эта женщина была не только лживой — она старалась скрыть свою непорядочность за невинной внешностью. Она была одета в джинсы, футболку и простую куртку, и на ее красивом липе не было ни грамма косметики.