Искусство соблазна
Шрифт:
Эмма пошла ва-банк.
— Я могла бы рассказать людям, что вы делаете.
— Да, могли бы, но я бы представил все наоборот.
— Не важно, что бы вы сказали. Газеты бы все напечатали, и читателям, я думаю, стало бы интересно.
— Вне сомнений.
Она оттолкнулась от пола и, медленно вращаясь, для лучшего эффекта обхватив колени руками, оказалась с ним лицом к лицу.
— Люди могут плохо о вас подумать.
Он засмеялся.
— Те, кто меня не знает, и некоторые из тех, кто знает меня неплохо, уже плохо обо мне думают. Но какое мне дело? Люди любят придумывать
Какая удивительная позиция для политика! Впрочем, все в нем не переставало удивлять.
— Вы не боитесь того, что с вами могут сделать?
— Кто? О ком вы?
— О народе. О газетах. Если не о законе.
Он пожал плечами.
— Я могу о себе позаботиться. Если придется, конечно. Вы только что видели тому наглядный пример. Я умею быть грозным. Нельзя сказать, что я жесток от природы, но, если вы заметили, когда ко мне относятся несправедливо, я могу за себя постоять, не стесняясь в средствах.
Эмма поджала губы. Слегка дрожащей рукой она провела по юбке.
— Вы получали удовольствие от того, что внушали мне страх.
— Да. — Он согласился с таким видом, с каким профессор поощряет многообещающего студента, ухватившего самую суть лекции. — Вот почему, когда мне приходится внушать кому-то страх, я делаю это с удовольствием. — Он взялся за дверную ручку. — Идете?
Эмма не двинулась с места. Вновь она чувствовала себя не в своей тарелке.
— Эмма, — терпеливо заговорил виконт, — мы с вами живем в мрачном и грязном мире, и вы, судя по всему, неплохо к нему приспособились. Нет смысла сначала доставлять кому-то неудобства, а потом ненавидеть себя за это. Если я считаю нужным, я преследую людей тем способом, который доставляет мне удовольствие. Мой лозунг — наслаждаться каждой минутой жизни, даже если она кому-то кажется не самой лучшей. Пошли, — сказал он и повернул ручку.
Хотя бы для того, чтобы самой «получить удовольствие», она не шевельнулась.
Он широко распахнул дверь и ждал, что она за ним последует. Потом раздраженно взглянул на нее через плечо. Этой минутой он, вероятно, не наслаждается. Что же, хорошо.
— Вы идете? — спросил он.
— Нет.
Он вскинул брови и помрачнел. Он явно отличался вспыльчивостью, особенно когда ему отказывались подчиняться.
— Да, я иду, Мистер Демократия. Я тоже люблю получать удовольствие от жизни, а дразнить вас — для меня сущее наслаждение.
«Ваше сиятельство, вы слишком много о себе мните», — ясно говорил ее устремленный ему в спину взгляд.
Но он оглянулся и усмехнулся так, как может усмехнуться человек, прекрасно осведомленный о своей неотразимости и потому не реагирующий на взгляды, подобные тому, что посылала ему Эмма. И вновь Эмма почувствовала нечто вроде униженности или стыда.
«Смотри не зарывайся, Эмма, — велела она себе. — Нельзя недооценивать силу этого человека».
Старина Стюарт Эйсгарт отнюдь не был простаком.
Это чувство, это чувство легкой дрожи Эмма не могла забыть. Оно не уходило, оно затаилось
Она была в комнате Стюарта, стояла, прислонившись спиной к двери его номера, убрав руки за спину, и смотрела, как ее партнер по «играм в доверие» собирает свои пожитки. Да, она вспомнила, когда в последний раз испытала это чувство. С Заком в Лондоне. «Боже, сохрани меня», — подумала она и закрыла глаза.
Когда она открыла их вновь, Стюарт швырнул на кровать замшевый саквояж и раскрыл его. Он бросил туда ее вещи, затем стряхнул туда же деньги из своего пальто, книгу, лежавшую возле кровати, потом достал еще одну из-под подушки. Книги... Как ей нравились книги Зака! Она смотрела на Стюарта, и ей казалось, будто сердце ее буквально соскользнуло дюймов на шесть вниз. В нем было слишком много такого, что ей нравилось. В нем ей нравилось все. И это пугало ее.
«Нет, сэр, ни за что. Никогда. Не подпускай его близко», — мысленно приказала она себе.
Да, она поможет ему, как она обещала, потому что у нее нет иного выхода, если она не хочет попасть в тюрьму. Но она не даст ему прикоснуться к ней вновь, ни за деньги, ни по любви. Одного Закари Хотчкиса хватит на всю оставшуюся жизнь для любой женщины. Она и так все глаза выплакала по нему, и начинать все сначала она не хочет.
— Так какой у нас план? — спросил Стюарт по крайней мере в третий раз, рассеянно оглядывая кровать: не забыл ли что бросить в саквояж. Он швырнул в саквояж ночную рубашку, сшитую из огромного количества белого шелка — тяжелого, теплого, с обработанным руликом краем. Роскошная и очень мужественная вещь. Он и спал гордый и важный, как белый павлин.
«Нет, — решила Эмма, — план может и подождать. Вначале надо решить другой насущный вопрос».
— Ваше сиятельство, — сказала она с настолько явно преувеличенными уважительными интонациями, что всякому было очевидно: никакого уважения к «его чести» она не испытывала, — я хочу, чтобы вы поняли: мне не нравится то, что мы только что сделали в другом номере. По иным причинам, не только сексуального характера, я не хочу, чтобы это случилось вновь. Если вы себе что-то подобное позволите, я не только вас укушу, но сделаю что-нибудь похуже. — Она решила напомнить ему про укус, поскольку его этот момент явно насторожил.
— Отлично, — сказал он. — Я не стану вас принуждать. Я вас и в тот раз не принуждал.
— Мне не нравится, когда мои руки связывают.
— Возможно, вы ввели меня в заблуждение. Но хорошо, я больше не буду их связывать. Так вас устроит?
— Да, так уже лучше.
— Так, значит, вы любите иметь руки свободными?
— Да, всегда.
Он засмеялся этим своим глубоким мефистофельским смехом и наклонился, чтобы поднять с пола пару голубых тапочек, сделанных из кожи и бархата. Их он тоже швырнул в саквояж.