Ислам и мир: восток глазами классиков
Шрифт:
«Энзели, – писал Хлебников родным, – встретило меня чудным полднем Италии. Серебряные видения гор голубым призраком стояли выше облаков, вознося свои снежные венцы… мы бросились осматривать узкие японские улицы Энзели, бани в зелёных изразцах, мечети, круглые башни прежних столетий в зелёном мху и золотые сморщенные яблоки в голубой листве.
Осень золотыми каплями выступила на коже этих золотых солнышек Персии, для которых зелёное дерево служит небом.
Это многоокое золотыми солнцами небо садов подымается над каменной стеной каждого сада, а рядом бродят чадры с чёрными глубокими глазами.
Я бросился к морю
В своих странствиях по Ирану Хлебников чувствовал себя новым человеком – Гуль-муллой, как его почтительно называли мусульмане, для которых русский дервиш казался частью их культуры и традиций. А сам Хлебников, настрадавшийся от вечной бытовой неустроенности, голода и холода, вспоминая те дни, писал:
Я каждый день лежу на песке,Засыпая на нём.Нурали Латыпов
Я думаю, что именно его асоциальность, глубокая связь с природой, стали причиной того, что тонкие энергии мира ислама приняли его как урус-дервиша, чье «паломничество не имеет конечной обязательной цели, ибо Мекка – в нём самом».
Его стали называть Гуль-мулла. Сам Хлебников переводит это имя как «Священник цветов».
Гуль-мулла – желанный гость в любом доме, с него не берут денег. В своей поэме «Труба Гуль-муллы» Хлебников пишет:
– Лодка есть,Товарищ Гуль-мулла! Садись, повезём!Денег нет? Ничего.Так повезём! Садись!Так наперебой говорили киржимы (перевозчики), когда Хлебникову надо было из порта Энзели попасть в Казьян (район, расположенный на берегу).
Я счастье даю? Почему так охотно возят меня?Нету почетнее в ПерсииБыть Гуль-муллойХлебникову кажется, что не только люди, но и вся природа здесь признала в нём своего.
Казначеем чернил золотых у весныВ первый день месяца Ай.Исмагил Шангареев
Читая и перечитывая поэму «Труба Гуль-муллы», отчетливо видишь, что Иран глубоко проник в художественное сознание Хлебникова не просто как локально-пространственное понятие – часть Востока, но как концентрированное выражение природы, культуры, религии. Иран принял его как Гуль-муллу, и он передал в своей поэме лично пережитое и прочувствованное, погрузившись в мир, где
Страна, где все люди Адамы,Корни наружу небесного рая!<…>Где молчаливому месяцуДано самое звонкое имяАй,В этой стране я!Подобное духовное зрение – бесценно. Я как человек отдавший много лет жизни служению Создателю в сане муфтия, могу с полным основанием говорить, что столь глубокая передача красок мусульманского мира, это не просто попытка некого пересказа, но бесконечно сложный процесс пропускания через себя реалий иного мира, поиск внутренних резервов русской души для постижения Востока в том, что для неё узнаваемо, наполнено древними знаками единства, исторического родства. И совершено справедливо Юрий Николаевич Тынянов в предисловии к I тому «Собрания произведений» поэта, говоря о принципах введения реального иранского материала
Когда мы говорим о синтезе Запада и Востока, важно учитывать именно эту способность идти не путем «пересказа», а путем глубочайшего синтеза, который убирает «перегородки между культурами и религиями, позволяет находить общечеловеческие ценности везде, где все спешат:
Встречать чадо Хлебникова,Ему радуясь!Саул, адамВеры Севера.Саул тебеЗа твою звезду…И вот важный момент узнавания:«Наш!» – сказали священники гор.«Наш!» – запели цветы.– Золотые чернилаНа скатерть луговВесною неловкою пролиты.«Наш!» – запели дубровы и рощи —Золотой набат, весны колокольня,Сотнями глаз в небе зелениЗорких солнышек —Ветвей благовест.И тонкое, лиричное в конце:Только «мой» не сказалаДева Ирана,Только «мой» не сказала она.Нурали Латыпов
Я рад, что мы оба не сговариваясь приняли интуитивную поэзию Хлебникова, которая восходит к его глубокому и самобытному, отчасти физико-математическому восприятию, как реальности, так и языка, на которым он пытается передать всё многообразие мира, его простоту и человечность. В его путешествии по Ирану он находит много подтверждений единства мира и по-детски радуется этому.
Садись, Гуль-мулла.
Чёрный горячий кипяток брызнул мне в лицо.
– Чёрной воды? Нет, – посмотрел Али-Магомет, засмеялся:
– Я знаю, ты кто.
– Кто?
– Гуль-мулла. – Священник цветов?
– Да-да-да.
Вот она, «неслыханная простота» Пастернака, которая «всего нужнее людям». Вот он диалог культур, в котором космический взгляд Хлебникова видит оттенки иной реальности.
Тебе люди шелка не дадут, —О пророк! И дереву знаменем быть…Религия и природа обретают у него некую целостность, в которой природа в образе дерева превращается в зелёный стяг ислама.
В этой связи, хочется ещё раз подчеркнуть, что когда речь заходит о просвещённом исламе, я имею ввиду не просвещение как таковое, а осознание того, что природа и религия – едины, что люди разных наций и вер – едины, что как говорил Хлебников:
Нету почётнее в ПерсииБыть Гуль-муллой…Ведь мы привыкли «ходить в чужой монастырь со своим уставом», не желая слушать, не пытаясь понять язык природы, на котором говорит на этой земле каждый человек. Только представьте себе, как русский поэт бродил по дорогам Ирана, одной из самых радикальных частей мусульманского мира, в самой гуще идущей там войны. Не зная языка, он находил везде добрый прием, уважение и понимание. С ним делили кров и еду люди иной культуры и веры. Почему? Да потому, что он шёл к ним с открытым сердцем, урус, дервиш своей любовью к природе, цветам, небу, ко всему живому органично вписывался в их картину мира, в мусульманскую традицию почитания дервишей, странников, идущих в поисках истины и дарящих людям искры небесной любви.