Испанская новелла Золотого века

де Вега Лопе Феликс Карпио

Дон Лопе не меньше переживал свое несчастье; поначалу, охваченный любовным гневом, он готов был учинить страшное насилие: уверенный, что его даму заключили в монастырь, он перебывал всюду, но тщетность его попыток как разжигала, так и смягчала его гневный пыл. Когда же он убедился в том, что его даму словно поглотила сама земля и окончательно расстался с надеждой найти ее, ему пришлось прибегнуть ко всей присущей ему сдержанности и благоразумию, — ведь чего иначе стоили бы все его совершенства, не будь он в состоянии смирить свою страсть.

В самом деле, поскольку страсть — недуг исцелимый, время стало оказывать свое действие, и, хотя выздоровление затянулось, дон Лопе ни на минуту не оставлял без внимания дел, касающихся городских усобиц.

Между тем прекрасная Лауренсия, скрытая в доме смертельных врагов дона Лопе, была немало удручена и опечалена, ибо, хотя любовь уже не пылала в ней так ярко —

ведь немало неприятных минут пришлось ей пережить из-за своего возлюбленного, — досужее воображение, накрепко запертое в четырех стенах, принялось за работу, и мало-помалу память о былом заставила ее и вправду испытать то, к чему вначале ее побуждали определенные причины; а так как хрупкое женское естество не отличается стойкостью, то очень скоро ее досада и недовольство дали о себе знать, хотя истинная их причина оставалась в тайне. Хозяева благородного прибежища нашей дамы не могли не почувствовать этой скрытой неприязни, но поскольку они и в самом деле стремились доставить Лауренсии всяческое удовольствие, да и красота ее не могла никого оставить равнодушным, они прощали ей все ее капризы, а сами по возможности старались ублажить свою гостью, в чем особенную настойчивость проявляла донья Хуана Паломеке, сестра двух отважных кабальеро, которая, постоянно находясь рядом с Лауренсией и будучи к тому же существом очень юным, испытывала к ней все большую привязанность.

Благородная эта сеньора воспитывалась своей родительницей в такой тайне, что, не говоря о горожанах, мало кто из слуг мог бы вразумительно описать ее внешность; но полагаю, что вряд ли вообще нашелся бы гений, способный со всей проникновенностью и полнотой воссоздать этот ангельский облик, ибо, даже в столь младые годы, не успев расцвести и заблистать, красота ее была такова, что поистине нельзя не видеть справедливого умысла небес в том, что они оградили частицу своего сияния столькими стенами и затворами, ведь, явись она миру, от нее произошло бы больше бед и несчастий, чем крови и слез пролилось по вине буйного и кровожадного нрава ее братьев. В сравнении с ней еще более предосудительным выглядело угрюмое недовольство Лауренсии; но так как не искушенная в житейских делах донья Хуана обладала не по летам острым и проницательным умом, то, читая в мыслях Лауренсии, как в открытой книге, она вскоре догадалась о ее любовных тревогах, а вслед за тем и о том, кто был их причиной.

Глава LVI

О том, как донья Хуана, разгадав чувства Лауренсии, пыталась разуверить ее в них

Лауренсия прекрасно знала о соперничестве и вражде между доном Лопе, своим любовником, и семьей Паломеке, но, желая объяснить свои грехи и заблуждения ссылкой на столь серьезную причину, она решила заодно посвятить донью Хуану в свои сердечные дела; однако недобрым светом вспыхнули при звуке этого имени глаза ее подруги, которая, как говорят, подобно своим братьям, вместе с материнским молоком впитала яд злобы и ненависти к дону Лопе; едва услышав о нем, она попыталась разубедить Лауренсию, но тщетно, ибо нежная дама была не менее пристрастна в своих чувствах и, как то обычно случается со всеми одержимыми подобной страстью, хотела, чтобы прочие тоже по достоинству оценили предмет ее влюбленности; поэтому она не только не отступилась от своего, но принялась с еще большим пылом расписывать достоинства возлюбленного, называя его не только самым мужественным и великодушным, но и самым благородным, самым добродетельным, самым галантным, самым ученым и красоты несказанной; наконец, не в силах сдержать поток своих оправданий, встречая каждое возражение все новыми подобными доводами, разве что более мягкими, она сказала;

— И уж если, моя госпожа и повелительница, Лауренсия удостоилась любви такого человека, то скажите, могла ли она перед ней устоять? Разве это не тот, в ком находят опору и помощь павшие, кто тверд и непреклонен с надменными, кто сострадает слабым, кто великодушен и щедр с друзьями, наводит ужас на врагов, кто кроток и мягок с женщинами и учтив и обходителен с мужчинами? И, наконец, разве это не тот, кто, отличаясь среди прочих столькими достоинствами, заслужил имя Безупречного? Итак, если все признают его превосходство, все платят ему любовью и уважением, разве я, существо недостойное и слабое, каковым себя считаю, могла отказать ему в этом или, если бы и хотела, разве смогла бы противиться его уму и справедливости, каковые столь могущественны и беспристрастны, что, готова утверждать, либо полностью отсутствуют в вас, и вы не признаете очевидного, либо, как и у ваших братьев, их окончательно затмили злоба и ненависть?

Такого рода похвал, которые Лауренсия усердно расточала в адрес своего любовника, донья Хуана выслушала столько, что мало-помалу, и сама того не замечая,

перестала считать его кровожадным и свирепым убийцей, и не только в уме ее стало складываться совсем иное представление о доне Лопе, но все больше хотелось ей собственными глазами убедиться в своем заблуждении. А посему, решив больше не противоречить, она в то же время вознамерилась помочь нашей даме в ее любовном затруднении; последняя, узнав о подобном намерении, с таким чувством принялась благодарить донью Хуану и выражать ей свою признательность, что та осталась более чем довольна и, вся во власти нового замысла, охваченная любопытством, без дальнейшего промедления и с полного согласия Лауренсии, стала изыскивать способы, при помощи которых можно было бы дать знать дону Лопе о том, где она находится, при этом будучи уверена в том, что отец Лауренсии избрал для нее подобное убежище с единственной целью — скрыть от преследований любовника; а так как в осуществлении ее плана это была лишь первая ступень, которую требовалось преодолеть, то она обдумала все возможные средства, все способы, какие только могло подсказать ей воображение; и наконец, испробовав не один окольный путь, столкнувшись не с одной непреодолимой трудностью и почти отчаявшись, она была вынуждена прибегнуть к некоей хитроумной уловке.

Глава LVII

В которой Лауренсия извещает дона Лопе о своем местонахождении, и что из этого воспоследовало

Как раз в это самое время мать доньи Хуаны стала ходить к новенам в церковь де ла Пьедра, где и пребывала тайно вместе с дочерью, Лауренсией и слугами каждый день с восьми до девяти часов утра. Желая воспользоваться этой возможностью, наша дама написала два письма — одинаковые по содержанию и оба адресованные дону Лопе Пачеко; она спрятала их на груди, а затем, улучив подходящий момент, обронила одно в церкви, а другое — на улице, предоставив их дальнейшую судьбу случаю, ибо полагала, что Фортуна должна быть благосклонной к дону Лопе, так как вряд ли человек, нашедший письмо и знающий обходительного и обаятельного кабальеро, отказал бы себе в удовольствии передать ему это послание, как оно в действительности и случилось: не пробило еще и полдень, как оба уже были в его руках; и все же наша дама не полностью доверилась судьбе, составив письма так, что, попади они к кому-нибудь другому, тайный их смысл не был бы открыт. Дон Лопе распечатал письмо и, с трудом разбирая неровный почерк, прочел следующее короткое послание.

Письмо Лауренсии дону Лопе

«Дабы не искушать Провидение, пославшее мне столь благую возможность, откладываю подробности до следующего раза, когда, надеюсь, смогу высказаться более определенно; пока же, дабы нам обоим избавиться от груза беспокойства и тоски, умоляю вас, доверяя вашей точности, быть завтра ровно в девять утра в часовне де ла Пьедра, имея при себе это письмо как условный знак; на ступенях перед алтарем вы найдете другое, где более обстоятельно будет изложено все, что вам предстоит исполнить. Да хранит вас Господь!»

Дон Лопе был весьма обрадован таким разрешением своих тревог и сомнений; и вот в назначенный час с письмом в руке, как то и было условлено, он стоял у подножия алтаря, осторожно стараясь высмотреть среди молящихся предмет своего поклонения; но попытки эти ни к чему не привели, так как женщин было много и лица их были скрыты; впрочем, он нашел письмо там, где и было обещано; Лауренсия же, увидев его, не только сделала то, что задумала, но и смогла, несмотря на то, что мать не спускала глаз с доньи Хуаны, незаметно указать своей подруге на того, кто был наградой всех ее прегрешений и порукой ее искренности.

Да, не приходилось еще этой невинной и кроткой овечке вкусить от столь горького и вредоносного плода, потому что, как я уже говорил, будучи столь юной и ведя затворнический образ жизни, она почти не видела и не знала людей, и поэтому меня не пугает и не удивляет то, что, когда ее божественный взор впервые остановился на подобном человеке, в душе ее словно пронесся буйный, опустошительный вихрь; и таковы были ее смущение и замешательство (ведь ей не доводилось еще оказываться в подобных обстоятельствах), что ее плохо скрываемая страсть едва не обнаружилась; ибо, питаемая неразумной настойчивостью, с какой Лауренсия расхваливала мужские достоинства своего любовника, страсть эта и без того давно тлела а груди доньи Хуаны, увиденное подлило масла в огонь, и вот любовное пламя вспыхнуло с такой силой, что донье Хуане легче было расстаться с жизнью, чем смирить бушующий пожар. И вот, одна — в смятении и печали, вторая — чрезвычайно довольная, они вернулись домой; то же сделал и дон Лопе и, первым делом распечатав письмо, а вместе с тем сняв печати со своих тревог и подозрений, прочел следующее: