Испанские репортажи 1931-1939
Шрифт:
Это было в апреле. Он погиб в июне. Он умер накануне одного из самых тяжелых боев. Страшен, жесток пейзаж вокруг Уэски. Мате Залка умер в душный, знойный день, среди каменной пустыни. Он как-то сказал мне: «Я здесь часто вспоминаю мою родину…» Он, вероятно, вспоминал Венгрию, потому что одна война вязалась с другой. «Венгрия – зеленая…» Деревня Игриес, где умер генерал Лукач, – раскаленный аул. Оттуда виден безрадостный город Уэска.
На его могиле вместо имени номер: война еще продолжается. Его имя знают все. Я слышал, как в Валенсии дети повторяли: «Это генерал Лукач», и старая женщина тогда добавила: «Наш генерал».
Мате Залка, шутя,
июнь 1938
Правды!
Я пишу эти строки наспех. Здесь был дом. Еще недавно здесь люди мирно ужинали. Усталая хозяйка не убрала на ночь со стола. Хозяйку убила бомба, тарелки уцелели. Кругом люди работают. Тихий, счастливый город. Они прилетели утром…
Я только что видел женщину. Это была живая женщина, и кормила она живого ребенка. Прошла мотоциклетка. Женщина закрыла собой ребенка, вскрикнула. Я никогда не забуду этого крика.
Мы многое видели в Испании. В Мадриде вытаскивали трупы из кино – комедию зрители так и не доглядели. B Лериде бомба попала в школу, грифельная доска была забрызгана мозгами. В Картахене они бомбили госпиталь. Старик, больной астмой, просил лекарства, ему оторвало обе ноги. В Барселоне они попали в ясли. В Валенсии, когда хоронили, бомба попала в катафалк – вдова и дети смешались с покойником: руки, ноги. Еще – это было предместье Барселоны – бомба настигла свадьбу, помню окровавленное платье невесты, она как будто еще улыбалась. Вот мальчик, смуглый, красивый мальчик. Может быть, мать вынесла его из Малаги? Он играл в песочек. У него раскрытые глаза, чуть мутные, кровь на виске. Уцелела формочка – ярко-красная, а в ней горсть сухого песка.
Фигерас полон своим горем. Маленький город – пятнадцать тысяч жителей, – здесь все друг друга знали. Я не смел и думать, что «общественное мнение Европы» – это помесь флегматического лицемера с вечно бодрым коммерсантом – смутится, увидев на фотографиях [257] мертвых Фигераса. Они ведь тоже все знают: и пожарище Герники, и трупы Аликанте, и бойню Гранольерса.
Впрочем, сейчас невозмутимые европейцы заинтересовались пиратами воздуха. Дело не столько в испанских детях, сколько в английском флаге. Старик Ллойд Джордж заявил, что ему стыдно теперь числиться подданным Великобритании. Цифры назойливы: за одну неделю итальянские и германские самолеты атаковали семь английских судов. Судно «Торпголл» стояло на рейде в полутора милях от Валенсии, на нем реял британский флаг. Фашисты потопили судно торпедой. Английское судно «Айседора» стояло возле Кастельона. Итальянские летчики, памятуя о джентльменском соглашении №2{120}, с особым удовольствием бомбили «Айседору». Конечно, на торжественных актах англичане по-прежнему поют о гордой Великобритании, которая властвует над всеми морями. Но вряд ли английские матросы, чудом спасшиеся от фашистских бомбежек, с глубоким удовлетворением читают этот слегка старомодный гимн. Не лучше ли перейти на реквием? Сорок три англичанина убиты на английских судах фашистами. Их преспокойно убили, как будто они – испанские дети.
«Мы требуем прекращения этого
Каждую ночь бомбят Барселону. Снова налет на Аликанте. Дети Фигераса. Английские министры спрашивают мирных шведов и норвежцев: «Не хотите ли вы вместе с нами убедиться в том, что убийство это убийство?» Шведы и норвежцы корректно отвечают: «Пожалуйста». Что же, римские бандиты могут убить и кроткого шведа… [258]
А там, за этими горами, – Франция. Резвясь, фашисты иногда перелетают через горы, бомбят Сербер или Оржекс. Французы, жители пограничной полосы, с ужасом смотрят на небо. Кто до недавней поры охранял детей Сербера? Комитет по невмешательству? Нет, республиканские зенитки в Порт-Бу.
Англичане предлагают шведам и норвежцам: «Проверьте». Конечно, все это хорошо, но это политика, дипломатия. Есть в жизни и другое. Пускай сюда приедут все. Шведы? Да, не только военный атташе – Сельма Лагерлеф. Пускай приедут философы, художники, писатели – Уэллс, Шоу, Валери, Драйзер. Пускай приедут и те, кто защищал фашизм, – я хочу увидеть рядом с трупом этого ребенка старого Гамсуна. Он все же любил жизнь, лес, детство.
Правды требуют камни и капли крови. Правды требуют эти подернутые мутью голубые глаза убитого мальчика. Правды требует горсточка сухого песка.
Фигерас, 13 июня 1938
Семьсот дней
Проезжая мимо испанских городков, повсюду видишь горы мусора и оконные рамы без стекол. Люди роют землю, взрывают камень: они готовят убежища. 10 июня в Аликанте один налет следовал за другим, тревога длилась сутки, и сутки люди просидели в темных норах. Томительна эта вторая подземная жизнь. Окопы фронта незаметно переходят в тыловые убежища. Близость смерти вошла в быт: воздушные налеты на города, крик сирен, атаки, контратаки, скудный паек, побывки, знаки различия, могилы. Войне скоро два года…
Не случайно этими строками о человеческих чувствах я предваряю очерк, посвященный судьбам республиканской армии. Наступил тот период войны, когда нервы народа, его усталость или упорство значат не меньше, нежели подсчет самолетов и орудий. Давно забыты первые горячечные месяцы войны, демонстрации, флаги, речи. Испанский народ, по природе столь веселый, столь безмятежный, узнал горечь молчания, тяжесть героики, лишенной внешнего пафоса. Он дышит повседневным [259] горем, он устал, но сейчас, еще пуще прежнего, молча, яростно он тянется к победе.
Я уехал из Испании в декабре в суматошно-радостные дни – накануне взятия республиканцами Теруэля. В моем рассказе об этой операции я предостерегал читателей от излишнего оптимизма. Мы знали, что противник сосредоточил сильный кулак, что у него огромное преимущество авиации, что армия республики молодая и наспех сколоченная, еще недостаточно закаленная для серьезного наступательного движения. Захват Теруэля был только удачно проведенной диверсией. Он показал, что многие республиканские дивизии умеют превосходно драться; он показал также, что, несмотря на рост вооружения, противник морально ослабел: защитники Теруэля не повторили толедского Алькасара.