Испанский гамбит
Шрифт:
– Комрад, – обратился к Флорри сам Билли, – если ты найдешь способ унять болтовню твоего приятеля, то окажешь революции огромную услугу. Как бы то ни было, рад тебя видеть. Мы здесь рады любому бойцу, к какому бы классу он ни принадлежал. Думаю, что кровь у тебя такая же красная, как у любого из нас. Я – здешний комиссар, во всяком случае, так меня называют. Только не спрашивай, почему эти ребята выбрали именно меня.
В его голосе прозвучала довольно ощутимая нотка тепла. Но не слишком сильная.
– Можешь не сомневаться, выбрали только для того, чтоб ты заткнулся со своим Карлом, как его там, Марксом, твоим небесным патроном. Пойдем, дружище, ко мне. С остальными
В ответ на незамысловатую шутку грянул смех, и Флорри понял, что Джулиан взял на себя задачу веселить аудиторию.
– Слушай, – заговорил тот, когда они отошли подальше, – объясни, пожалуйста, своему Джулиану, зачем ты проехал половину Европы и явился сюда умирать в грязи среди окопных блох и вшей? Я бы подумал, что одного дурака на наш класс вполне достаточно. Ох, Вонючка, не стал ли ты сам коммунистом? Ты же, надеюсь, не веришь во всю эту идиотскую болтовню?
– Джулиан, до чего же я рад тебя видеть!
Флорри самого поразила собственная горячность. Обаяние Джулиана волной заливало его душу.
«Ты же ненавидишь его. Тебе предстоит расправиться с ним», – напомнил он себе.
– Посмотри лучше на меня, Вонючка. Да, боже правый, это и вправду ты. Твое появление здесь прямо как подарок небес. Позволь мне сказать тебе, старик, что возложение жертв на алтарь революции – занятие довольно скучное. Все равно что пикник с питекантропом. Эти парни даже о Хаусмане [44] не слыхивали. А со свойственной тебе склонностью к драматизации ты ухитрился попасть на самое уникальное событие в истории человечества: в первый раз город осаждает армию, а не наоборот. В общем, это…
44
Альфред Эдвард Хаусман(1859–1936) – английский поэт и ученый.
– Джулиан, прежде всего я должен сообщить тебе что-то очень важное, – перебил его Флорри.
– До чего я не переношу, когда мне собираются сообщать что-то важное. По твоему лицу можно подумать, что ты собираешься рассказать мне о том, что моя мамочка переписала завещание в твою пользу. Я мог бы простить тебе что угодно, Вонючка, только не это. Пока о здешней жизни. Правило первое – никогда не стоять на гребне холма. Пиф-паф, и Боб-Глазок тебя подстрелит. Скажи, а то, что ты мне собирался рассказать, не может немного подождать?
– Пожалуй, нет. Я должен сделать это сейчас. Тебе необходимо знать все.
– Боже, я надеюсь, ты не о том свинстве, которое я подстроил в выпускной день? Вонючка, я тогда как раз получил самую мерзкую отставку от одной чертовой девахи – сестры Джека Тэнтиви, насколько я помню, жуткой страшилы, – был в стельку пьян и только искал, на кого бы наброситься. Вонючка, поверь, я ужасно сожалею об этом. Но не явился ли ты для мщения, увы, спустя так много долгих лет? На, возьми.
Он отстегнул от пояса свой маленький револьвер, щелчком снял с предохранителя и протянул Флорри.
– Что ж, сделай это, – театрально произнес Джулиан и закрыл глаза. – Соверши подвиг. Мне это будет по заслугам. Я так часто бываю настоящей скотиной. Вонючка, я все время обижаю людей. Нажми на спусковой крючок и избавь мир от подлеца Джулиана.
– Что ты несешь, дурак несчастный.
– Вонючка, в этом же самое захватывающее. Самое веселое в жизни – это риск.
Флорри взглянул на револьвер, который дал ему Джулиан. Это был небольшой «уэбли».
– Забери свою игрушку.
– Какого калибра? Неужели сорок пятого? О, высший класс! Вот теперь я тебе завидую. Настоящий сорок пятый! Господи, как бы я хотел испробовать его на каком-нибудь мавританском сержанте. Или на фрице. Или попался бы мне наш Боб-Глазок. Что за жизнь! Война – это так забавно, Вонючка! Веселее, чем было в школе. Даже лучше, чем поэзия.
Флорри взорвался.
– Я ненавижу твои стихи, Джулиан! И больше всего ненавижу твою знаменитую поэму «Ахилл, глупец». Ты погубил свой талант идиотскими гулянками и ленью. За все эти годы ты не написал ни одного стоящего стихотворения.
Голубые глаза Джулиана впились в зрачки собеседника и долго держали их под прицелом. Затем он медленно отвел взгляд и улыбнулся.
– Хорошо сказано, Вонючка. Я и сам ее ненавижу. Совсем оказалось не до игры, когда твоя задница целыми днями у кого-то на мушке. Да, как поэт, я погиб, согласен. Последнее время я начал писать новую поэму, называется «Pons». [45] Мне не кончить ее. Ни за что. Навсегда останется в отрывках. Пойдем пропустим по рюмочке, и я тебе ее прочту. Будет над чем посмеяться. Между прочим, на днях нас отправляют обратно в Барбастрос, и мы с тобой махнем в публичный дом. Та-а-кое удовольствие, я тебе скажу. Тебе и не снилось. Эти потаскушки, Вонючка, от своей революционности на все способны. Они даже в рот взять могут, представляешь? Что-то необыкновенное!
45
«Мост» (лат.).
– Джулиан, что ты несешь? – повторял Флорри, ошарашенный и сбитый с толку.
– А теперь, Вонючка, ты должен сказать мне самое главное.
Он секунду помолчал.
– Как там моя мать?
Несколько дней подряд Боб-Глазок был более активен, чем обычно. Как очень многое в Испании, поведение снайпера зависело целиком от его каприза. Если ему случалось проснуться в индифферентном настроении, он вел стрельбу равнодушно, заботясь только о том, чтобы было побольше шуму и ему не досаждали ни его сержанты, ни священник. Если же при пробуждении его охватывал огонь фанатизма, то он мог подобраться достаточно близко, чтобы жизнь в английских окопах стала весьма волнующей.
Что любопытно, Флорри скоро стал ожидать с нетерпением эти опасные дни. Поскольку Боб-Глазок был в своем роде их духовной муштрой, из-за него жизнь в окопах казалась вполне сносной. Когда вам приходится то и дело кланяться пулям, вы перестаете замечать дождь, холод, грязь и другие омерзительные составляющие военных действий позиционной войны.
Неприкаянное житье в землянках, редкие вылазки на ничейную землю для оживления существования, приветы от Боба-Глазка, чтобы не терять бдительности, – все это напоминало им рассказы о Первой мировой. Война велась так, будто танков еще не изобрели, и в некотором смысле так оно и было. Фрицы не вводили свои железные машины, потому что мосты в Испании, как полагал Билли Моури, были слишком старыми и, переправляясь по ним, тяжеленные танки легко могли сыграть на дно. И уж конечно, чертов Джо Сталин не пустит свои Т-26 сюда, где в основном сражаются поумовцы. Но Флорри не переставал мечтать о прибытии одного-двух танков: как и Боб-Глазок, они могли сделать их жизнь много интереснее. Что же до скуки, ну, она была, пожалуй, пострашнее фашистов.