Испанский театр "Золотого века". Пьесы (сборник)

де Вега Лопе Феликс Карпио

Рамирес я. Необычайно

Лицом вы схожи.

Дон Фернандо. Это я.

Граф. Творец, спаси меня! Какое

Свершила преступленье злое

Греховность низкая моя,

Чтоб этот труп оледенелый

Из гроба вышел своего, —

Где мертвым видел я его, —

Свершить отмстительное дело!

Сестре я вашей честь вернул,

Дав руку ей. Что ж вы молчите?

Чего вы от меня хотите?

Дон Фернандо.

Я не хочу, чтоб посягнул

Чернить язык ваш низкой ложью

Мои дела, их приписав

Господню чуду. Знайте ж, граф,

Хоть волю не свою, а божью

Свершить я призван наяву,

И чрез меня пусть мир узнает,

Само вас небо здесь карает, —

Граф, я не умер, я живу.

Небес карающею силой

Моя пусть доблесть станет вам.

Граф. Возможно ль? Но я видел сам,

Как пропасть страшная могилы

Под серым камнем скрыла вас!

Дон Фернандо. Обман! И чтоб мою вы славу

Здесь не пятнали так лукаво,

Вы мой прослушайте рассказ,

Шесть лет прошло с тех пор, как острый яд роняя

На славу, на добро, на все, что знаменито,

В тебя, о мой отец, вонзила зависть злая

Зуб вечной ярости и злобы ядовитой.

Счастливым мотыльком, в сиянье утопая

Монаршей милости, о мой отец маститый,

На пламя яркое ты радостно стремился,

Но гибель в нем нашел – и вдруг всего лишился!

Монаршья милость породила злую

Вражду в его врагах – охоту строить беды

(Отец мой изменить не мог, как не могу я,

Высокой чести той, что завещали деды),

И все ж враги отца сплели молву такую:

С Сейланом, мавром, он, с владыкою Толедо,

Задумал изменить; таким наветом ложным

Был сломлен правды щит, в бою всегда надежный.

И праведный алькайд был предан страшной казни,

Он злую смерть приял, и было небу все же

Угодно, чтоб враги, исполнясь неприязни

Ко мне, невинному, моею кровью тоже

Решили мир залить; но у своей боязни

Я крылья взял тогда и в храм укрылся божий,

Чтоб там святой Мартин плащом своим чудесным,

Как всех, укрыл меня от злобы их бесчестной.

И там, как громом, я сражен был вестью странной,

Что вы сестру мою преследуете страстью,

И чтоб спасти ее от участи нежданной

Стать жертвой слабости иль жертвой сладострастья,

Я отравить решился донью Анну.

Спасло ее тогда искусство иль участье

Того, кто делал яд: так смерти избежала,

И, мертвой притворясь, она не пострадала.

Мне бегством самому спастись лишь оставалось

От злой моей судьбы и от руки наемной.

Но

тут сама беда ко мне явила жалость.

И я нашел приют своей судьбе бездомной, —

Страшнее не найти! И в час, когда, казалось,

Весь мир был погружен в объятья ночи темной,

Я в сердце отыскал желанное решенье

И план ужасный свой привел я в исполненье.

Я в нишу к мертвецам отважно проникаю

(Останки бренные она в себе таила),

Плиту холодную с трудом отодвигаю,

Что дверью для гробов неведомых служила.

Пещеру ужаса собой напоминая,

Разверзлась предо мной зловещая могила…

И той же ночью в гроб положенное тело,

Как лед застывшее, я вынимаю смело.

И саван сняв с него, чтоб больше вероятья

Придать возможно было моему обману,

Недвижный этот труп в свое облек я платье,

В лицо нанес ему зияющую рану, —

У тихой пристани его решил отнять я.

На узкой улице был мной положен странный

Зловещий гость… и первый луч рассвета

Застал меня в полях лишь саваном одетым.

Чуть солнце глянуло, холодный тpyп открыли.

По платью, по ключам и по бумагам личным,

Что кем-то я убит, согласно все решили.

И слухи скорбные, стремясь путем различным,

Сердца жестокие о том оповестили

(Кто б к грустной повести отнесся безразлично?),

И бренный труп предав его печальной доле,

Признали все тогда: меня в живых нет боле.

А я меж тем шагал от них уже далеко

Горами снежными, прохожим объясняя,

Ограблен будто я был шайкою жестокой.

Я наг брожу и нищ, и жалость вызываю

Я в добром пастыре в деревне одинокой.

К посильной помощи всех ближних призывая,

Он платье мне купил: и вот в чужой одежде

В Сеговью я спешу, доверившись надежде.

Но в город не вступив, я изменяю внешность:

Сбриваю бороду, хоть без того довольно

Несчастья прежние, страданья и поспешность

Мой изменили вид рукою своевольной.

А там сама нужда и злая безутешность

Всех грустных дел моих принудили невольно

Просить ткача меня к себе взять в подмастерье.

Педро Алонсо ткач – вот как зовусь теперь я!

Шесть раз с тех самых пор, о наш Оронт глубокий,

В лед превращал тебя туман зимы дождливой,

Шесть раз с тех самых пор вон тот хребет высокий

Венчал блестящий снег своей вспененной гривой,

Но, жребий свой забыв, столь жалкий, столь жестокий,

Блаженству предался я бедности счастливой,

Подобно страннику, что с берега морского