Испепеляющая страсть
Шрифт:
На галерее, там, где полагалось находиться членам семьи, расположились слуги Холла: миссис Уайтбред в своем лучшем платье — черном, но порыжевшем от старости, Хэтти Кемп с мокрым от слез платочком, Лайл и Фитч, отказавшиеся сесть и нервно переминавшиеся с ноги на ногу — они чувствовали себя не в своей тарелке и порывались убежать туда, где было «их место», и Вилли, грум, сидевший в стороне от остальных — к счастью, в подветренной.
Олив Зук сидела за огромным расписным органом, изготовленным в Голландии, и по сигналу священника, стоявшего на алтаре, принялась извлекать из инструмента
На позолоченных стульях, специально принесенных в часовню и стоявших на каменном полу, восседали тетушка Сильвия и Элси. Старушка протянула руку и пожала недвижную ручку куклы, как бы ободряя ее, а затем принялась подпевать органу визгливым сопрано.
«Надеюсь, у Господа есть чувство юмора, — подумал Кевин, улыбаясь. — Занятно, что при всех своих проблемах с головой тетя Сильвия научилась так замечательно одевать свою Элси. Кукла выглядит совсем как человек. Я поручил бы тетушке одеть свою невесту, если бы не был уверен, что Джилли задушит бедную старушку в знак благодарности».
Олив как раз приступила ко второй версии гимна (Кевин от души надеялся, хоть его надежда и была весьма слабой, что она не сочтет себя обязанной продемонстрировать все многочисленные его версии), когда двойные двери часовни наконец открылись и вошел Муттер, подталкивая Джилли.
После короткой заминки (горячие перешептывания, топанье ногой) Джилли наконец согласилась подать Муттеру руку и начать вместе с ним движение к алтарю.
Кевин обернулся, чтобы взглянуть на приближавшуюся к нему невесту, и ему пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы выражение благодушия на его лице не сменилось маской гнева. Он окинул взглядом ее тоненькую фигурку, которую она несла с достоинством, и остановился на ее растерянном лице.
Она подходила ближе и ближе к алтарю и вот наконец вступила в круг света, отбрасываемого свечами. Ее бледное лицо казалось алебастровым по контрасту с копной ярко-рыжих кудрявых волос. В волосы были воткнуты три длинных страусиных пера, которые качались и кивали, задевая голову Муттера на каждом шагу, приближавшем их к алтарю.
Но ни ее белая кожа, ни огненно-рыжие волосы, ни даже этот безумный плюмаж не могли затмить свадебный наряд Джилли.
Платье было велико ей не меньше чем на три размера, поэтому чудом не спадало с ее плеч.
Оно также вышло из моды не меньше тридцати лет назад, и его шлейф длиной не меньше четырех футов волочился за Джилли по полу.
Более того, платье было сшито из шелка — материала, который отражал каждый блик света, отбрасываемого свечами.
Да, кое-что еще. Платье было красным — ярким, вульгарным, вызывающе красным!
Глаза Джилли встретили взгляд жениха, словно говоря: готов ли ты принять мой вызов, Кевин Ролингс?
Кевин поднял руку и провел ею по лбу, потряс головой — не веря своим глазам? В ужасе? Что он почувствовал? Он сам не знал.
Как раз в этот момент тетушка Сильвия, чьи мысли довольно трудно было угадать, увидела Джилли, шествующую мимо ее стула. Она решительно дернула ее,
— Эй ты, девчонка! Моя Элси озябла, здесь такой сквозняк. Быстро принеси ей шаль!
Все говорило о том, что браку между Кевином Ролингсом, графом Локпортом, и некоей Евгенией Форчун не суждено стать церемонней, о которой у присутствующих сохранятся незабываемые впечатления.
— Евгения Жизель Горация Дон Форчун! — изрек Кевин саркастически по окончании свадебной вечеринки в большой гостиной, на которой присутствовали священник, слуги и великолепная тетушка Сильвия. — Разрази меня гром, Муттер, довольно впечатляющий набор имен дня результата случайного соития на сеновале. Ты абсолютно уверен, что моя новоиспеченная супруга именно то, о ком говорится в завещании? Незаконная дочь старика?
— Так как я не присутствовал на неправомочной церемонии, будучи прикован к постели ангиной, и не видел брачного контракта, я не могу утверждать этого на сто процентов, — отвечал Муттер. — Священника изображал странствующий проповедник, и, когда через год граф сделал свое заявление, найти его не представлялось возможным.
— А родители девушки? — настаивал Кевин. — Ведь она могла обратиться к ним за защитой.
— Даже этот путь был закрыт, милорд, так как оба умерли от инфлюэнцы через месяц после того, как прибыли в Италию, — Муттер печально покачал головой. — А ведь они отправились туда для того, чтобы поправить свое здоровье. Это урок нам всем, я считаю.
Джилли, до сих пор молчавшая, не могла больше выдержать.
— Придержи свой грязный язык, когда говоришь о моих предках, Муттер-Гуттер, или мне придется порубить тебя на отбивные! — пригрозила она адвокату, после чего обратилась к супругу: — А ты, напыщенный хлыщ, как можешь ты смеяться над моими именами? Если тебя шокировал перечень имен, прочитанных священником, которые мне дали при крещении, то я была шокирована в не меньшей степени, когда он обратился к тебе, Кевин Сильвестр!
Кевин вздрогнул.
— Прошу тебя, женушка, я хотел бы, чтобы это осталось между нами. Я обещаю больше не заговаривать о твоих именах, если ты окажешь мне встречную любезность.
— Ну что ж, — заметил Муттер, — час поздний, милорд, миледи. Если мне будет позволено, может быть, мы… закончим с этим?
Все трое уселись в кресла, и Муттер достал несколько документов, выбрал из них один, имевший вполне официальный вид: пергамент, надпись на котором была сделана каллиграфическим почерком.
— Вот та загадка, которую ваш двоюродный дедушка приготовил для вас, милорд, — произнес он, подавая пергамент Кевину, который прочитал написанное вслух:
Ты ешь хлеб бедности, дитя. Вот ре-а-би-ли-та-ция! Фортуна ждет в кругу времен. Ключ к счастью — в имени твоем.— Что ж, — прокомментировал Кевин, — Шекспиру нечего опасаться конкуренции. Мой дедушка оказал миру большую услугу, не став поэтом. Но что все это значит — здесь должно быть зашифровано какое-то послание?