Исполнение долга
Шрифт:
Началась так называемая зимняя учеба, в которой теория преобладала над практикой. И тут заметней стала сказываться недостаточная общая подготовленность красноармейцев. Многие из них были малограмотны, а то и совсем неграмотны. Пошел я за советом к командиру батареи.
— Ничего с этим не сделаешь, — развел он руками, — других бойцов нам не дадут.
— А давайте попробуем изменить расписание занятий так, чтобы оставалось время на общеобразовательную подготовку людей, — предложил я и сказал, что сам буду обучать своих подчиненных.
Барышев повел
Ликбез спланировали на вечернее время. Малограмотные бойцы прилежно взялись за учебу, и это предопределило успехи моего взвода в боевой и политической подготовке. К концу зимнего периода мы вышли на первое место в дивизионе.
Меня вызвали к командиру полка. У него в кабинете находился и комиссар. Пока командир что-то дописывал, Романов первым заговорил со мной:
— Я недавно вернулся из Киева. Был там и у брата на заводе. Арсенальцы помнят вас. Очень похвально отзывались не только о военных занятиях с вами, но и о вашем умении вести партийную пропаганду.
— Вот мы и решили, — подключился к разговору командир полка, — назначить вас политруком в восьмую батарею. Командир там опытный, служит в артиллерии еще с германской войны, а с политработой не ладится. Надо выправить положение.
— Меня тоже никто не учил политработе, — начал было я.
— То есть как это — никто не учил? — прервал меня комиссар. — Вы же член партии!
— Ну вот что, — с подчеркнутой строгостью сказал командир полка, — приказ уже подписан и обсуждению не подлежит. Идите, Хетагуров, к товарищу Буцких — он ждет вас.
Командир 3-го дивизиона И. Т. Буцких в беседе со мной нарисовал непривлекательную, но в общем-то верную картину.
Восьмая батарея — по дисциплине худшая в полку. И виноват в этом прежде всего ее командир — Волосков. Очень уж он груб в обращении с бойцами, злоупотребляет дисциплинарными взысканиями, политрука своего, Григорьева, подмял так, что тот ни на что уже не способен.
Волоскова я на месте не застал. Попросил Григорьева представить меня личному составу батареи.
Люди собрались, а я не знаю, с чего начать разговор. Наконец решился.
— Товарищи, — говорю, — у меня нет опыта политической работы. Так что давайте вести ее сообща, помогать друг другу — вы мне, а я вам. При этом условии я уверен, что наша батарея станет лучшей в полку.
Огневым взводом здесь командовал мой товарищ по Киевской школе Сергей Король. Вечером попросил его:
— Объясни, дружище, в чем дело? На маневрах восьмая батарея действовала едва ли не лучше всех, а в другие дни от ее бойцов тесно на гарнизонной гауптвахте.
— Поживешь — узнаешь, — горестно усмехнулся он.
— Ты, Серега, не увиливай!
— А чего мне увиливать? Разве ты не слыхал о нашем комбате? Он же замордовал всех. Придирается к людям по пустякам, может и оскорбить. Вчера вон пришел ко мне на занятия, посидел, послушал, а потом говорит: «Если бы ты попу мямлил так „Отче наш“, он бы тебя выгнал». И так всегда.
— Может, ты действительно мямлил? — поинтересовался я.
— Да пошел он к лешему. У него любой замямлит. Работать не хочется.
На следующий день у меня произошла встреча с Волосковым.
— Ты, что ли, батарею собирал? — сердито спросил он, не отвечая на мое приветствие.
— Да.
— Кто тебе позволил?
— А разве для этого требуется чье-то разрешение?
— Не чье-то, а только мое. Смотри, политрук, станешь своевольничать — худо будет.
Мне стоило больших усилий сдержать себя. Ответил ему спокойно:
— Командовать батареей я не собираюсь. Но задача у нас с вами одна — обучать и воспитывать бойцов. Эту задачу будем решать вместе.
— Посмотрим, — неопределенно буркнул Волосков и ушел.
Разговор этот оставил у меня в душе неприятный осадок. Поначалу решил: не сработаемся, сразу доложу об этом комиссару полка. Но очень не хотелось отступать, идти на попятную под натиском Волоскова. Попробовал как-то приноровиться к обстановке. В решение чисто артиллерийских вопросов старался не вмешиваться: видел, что специальность свою Волосков знает лучше меня. А вот там, где дело касалось воспитания личного состава, твердо стоял на своем: не позволял оскорблять людей, искажать дисциплинарную практику. Довольно часто между нами возникали жаркие споры — один на один. И чем дальше, тем все явственнее я улавливал у комбата нотки неудовлетворенности самим собой и своим положением. Однако до конца он раскрылся мне только в лагерях, когда мы жили в одной палатке.
Как-то вечером, после удачных батарейных стрельб, я похвально отозвался о его умении руководить огнем и откровенно позавидовал превосходным ответам Волоскова начальнику артиллерии округа А. К. Сивкову, когда тот поинтересовался теоретическими познаниями командира батареи.
— У вас, — говорю, — есть чему поучиться. Только никак не могу понять, почему вы такой злой к людям, неуравновешенный. Нельзя же так!
— Это верно, — согласился Волосков. — От меня и дома плачут…
Наступила довольно продолжительная пауза. Я не торопил моего собеседника, не приставал к нему с новыми расспросами. И правильно сделал. Вздохнув, он продолжал сам:
— Вот вы говорите, что у меня есть чему поучиться. А толк-то какой? Известно ли вам, что я с гражданской войны командую батареей. И воевал, кажется, не хуже других, но другие-то мои сослуживцы, даже те, кто был в моем подчинении, уже полками командуют. А мне и дивизион доверить боятся.
Он опять помолчал и неожиданно перешел на дружеское «ты»:
— Тебе спасибо. Помогаешь, чем можешь. И доносов не строчишь…
Как только выдался случай, я рассказал об этом разговоре комиссару полка. Тот обещал в свою очередь переговорить о Волоскове с Шабловским. Через некоторое время Волоскову предложили должность начальника штаба полка. Он принял это предложение охотно. А меня утвердили в должности командира и политрука 8-й батареи.