Исполнитель
Шрифт:
— Да благословит тебя Всевышний! — губы бритоголового прыгали.
«Какое расточительство, слушай…»
«Не придуривайся. Как ты намерен их реализовать?»
Подковы звонко цокали по булыжной мостовой, сработанной на немецкий манер. И застройка здесь тоже была немецкая — вместо бревенчатых изб и теремов, или белёных мазанок за плетнями сплошная стена из домов, прилепившихся друг к другу, с высокими острыми кровлями из черепицы и перекрестьями фахверков на фасадах. Да, город Щетин давно уже утратил славянские черты, превратившись
Неяркая вывеска — змея, обвившая чашу — висела на крюке, давая понять, что здесь находится зелейная лавка, которую учёные монахи-католики именовали «аптека». Первей огляделся — да, всё точно. Это здесь…
Внутри заведения было сумрачно и прохладно, на стенах висели связки сушёных крыльев летучих мышей и прочие столь же приятные на вид ингредиенты. Над аптекарской же стойкой было подвешено к потолку чучело отвратительного чудовища — крокодила, кои, по рассказам бывалых людей, водятся в далёкой Индии и прочих жарких странах. Первей усмехнулся. Судя по всему, эти немцы отчаянный народ, раз вместо ворожей-травниц вверяют своё здоровье столь сомнительным заведениям.
— Чем могу служить, герр рыцарь? — неслышно возник за стойкой маленький человечек с бритым лицом и умными, цепкими глазами.
— Меня просили передать вам привет, мастер Шварц, — улыбнулся Первей. — Сапиенти сат.
Глаза аптекаря сделались ещё более умными и гораздо более цепкими.
— Слушаю вас внимательно, герр рыцарь.
— Мне нужна «тёмная свеча». Та самая.
Аптекарь помедлил.
— Это будет стоить…
— Я знаю.
— Хорошо, герр рыцарь.
Немец нырнул куда-то в недра заведения и через пару минут вернулся со свёртком.
— Герр рыцарь знает, как ей пользоваться?
— Да, мастер Шварц.
— Учтите, она выносит только свет звёзд, и никакой другой. И не выносит жара.
— Я знаю, почтенный, — чуть улыбнулся Первей.
Расплатившись с аптекарем, он сунул свёрток за пазуху и вышел. Конечно, алхимикам так и не удалось открыть секрет превращения свинца в золото, и философский камень они так и не нашли. Зато наизобретали массу любопытнейших вещей, начиная от сулемы и пороха и кончая вот этой «свечой». Если подложить её в пороховой погреб, скажем, большого корабля, отправляющегося в плавание — разумеется, делать это нужно в полной темноте — то можно быть уверенным, что корабль назад не вернётся. Рано или поздно кто-нибудь откроет люк погреба ясным днём, а свечка эта выносит только свет звёзд. И никакой другой…
«Куда теперь, Родная моя?»
«Вперёд, мой рыцарь! Ну то есть назад…»
Город выглядел столь идиллически-мирно, что невозможно было представить, будто бы тут могут твориться какие-либо чёрные дела. В отличие от Щетина, превращённого в немецкий Штетин, Познань пока сохранила и древнее название, и яблони за заборами. Правда, яблонь уже оставалось не слишком много…
«Родная, я так и не понял, что за Приговор?»
«Приговора, собственно, нет»
Первей даже притормозил коня.
«Совсем не понял… В таком случае, зачем мне туда
«А вот идти тебе туда нужно»
«Да зачем, объясни толком?»
«Я не знаю, зачем. Я знаю, что нужно, и всё тут. И не приставай с пустыми расспросами. Я знаю только то, что знаю»
Рыцарь вздохнул, тронул поводья, и Гнедко послушно возобновил движение. Ладно… Надо так надо. Раз уж Голосу Свыше неизвестно, зачем, нужно просто идти и не раздумывать. Наверняка на месте будет видно, что, зачем и как»
«Правильный образ мыслей» — короткий бесплотный смешок.
Площадь уже была довольно плотно заполнена народом. Первей усмехнулся — ещё лет двадцать назад, верно, она была бы полупустой. А вот в немецких землях тут столпилось бы почти всё население городка, включая мамаш с младенцами. Народ легко привыкает к зверствам.
В центре городской площади была сооружена здоровенная поленница, обложенная хворостом. Посреди поленницы торчал столб, и к нему была прикручена цепями женщина. Рыцарь пригляделся и вздрогнул. Нет, не может быть… Если эта женщина злодейка…
«Она не злодейка. Она столь добра, что пребывание в этом мире для неё невыносимо. Мир отторгает святых, да будет тебе известно»
Женщина стояла, голая по пояс, с искалеченными пыткой грудями и заведёнными над головой руками, закованными в кандалы. Её взгляд выдавал боль и страдание, но отчаяния в нём отчего-то не было. Она встретилась с рыцарем измученным, но светлым взглядом, и вдруг слабо улыбнулась.
Первей закусил губу.
«Что мне делать, Родная?»
«Без понятия»
«Я не спросил, с понятием или нет! Я спрашиваю, что мне сейчас делать?! Этого так оставлять нельзя! Скажи, ну скажи — как я могу её спасти?!»
Пауза.
«Ты не сможешь этого сделать, рыцарь» — шелестящий вздох. — «Тебе не позволено. Она умрёт сегодня»
Между тем человечек в мантии начал что-то зачитывать гнусавым голосом, держа перед собой бумагу. Очевидно, приговор несчастной. Не Приговор, а приговор — и в отличие от первого вторые очень часто несправедливы.
Первей блуждал взглядом по площади. Толпа колыхалась, сдерживаемая чётким каре алебардистов в сверкающих латах. Позади маячили стрелки, со взведёнными арбалетами. Да, тут уже ничего не сделать, Голос права, права… А если и можно, то для этого нужно иметь пару сотен умелых бойцов. Или быть великим магом, способным подчинять своей воле на расстоянии многотысячные толпы.
Казнимая вновь обратила свой взгляд на рыцаря, восседавшего на коне у края людского моря, собравшегося в предвкушении волнительного зрелища — сейчас эта баба будет гореть в огне, живьём! Она уже не улыбалась, и во взгляде её сквозь боль читалось недоумение — ну что же ты?
И тогда он решился.
«Так значит, нет Приговора?»
«Нет»
«Значит, я не смогу его нарушить!»
Первей осторожно сместил коня вбок, поближе к арбалетчику, тщедушному парню с усиками. Стрелок скучал, явно тяготимый своим орудием — могучий крепостной арбалет на вид весил не меньше тридцати фунтов.