Исполнитель
Шрифт:
Его сиятельство смотрел прямо в глаза рыцаря, твёрдо и жёстко.
— Совершенно уверен. Вы справитесь, господин Перуэй, — слово «господин» датчанин опять произнёс по-русски.
Рыцарь сглотнул. Приговор… Неужели это и есть Приговор?
— Вас что-то смущает?
— В чём вина этого человека?
Датчанин коротко рассмеялся.
— Я мог бы, конечно, наплести вам про то, что он враг церкви, Бога и короля, но я не буду этого делать. Вы умный человек, герр Перуэй, и я скажу вам прямо — его вина в том, что я хочу
Первей раздумывал.
— И не надо раздумывать, герр Перуэй. За вас думаю я, вам лишь надо думать о том, как это всё провернуть, чтобы смерть выглядела естественной.
Его сиятельство протянул рыцарю кусок пергамента.
— Вот ваша индульгенция, герр Перуэй. Мне пришлось потратиться, но эта папская писулька стоит того. В ней сказано, что все ваши грехи отпущены святой церковью оптом. В том числе и инцидент в городе Львове. Так что инквизиции можете не опасаться.
Первей изучающе поднял взгляд. Датчанин чуть улыбался, но глаза были холодные и совершенно непроницаемые.
— Что касается приговора датского королевского суда, он пока остаётся в силе. Его отмена зависит от того, как вы справитесь с порученным делом. Мне не нужны слуги, умеющие только кланяться, герр Перуэй. Я на вас надеюсь.
Рыцарь откланялся. Приговор… Неужели это тот самый Приговор? Пусть всё идёт, как идёт…
Он почему-то не покинул апартаментов его сиятельства, задержавшись у открытого окна в приёмной. Лёгкий ветерок с моря шевелил волосы, по воде лениво ползло пузатое торговое судно. Вот так. Кто бы мог подумать, вместо Голоса Свыше — датский посол по особым поручениям…
«Его вина в том, что я хочу его смерти»
Внутри Первея уже всё вставало на дыбы. Нет, так не может быть! Да кто он такой, этот датчанин?! Как он смеет хотеть этого?!
Рыцарь вновь раскрыл медальон. Умное, волевое лицо, проницательный взгляд.
«… И не надо раздумывать, герр Перуэй. За вас думаю я, вам лишь надо думать о том, как это всё провернуть, чтобы смерть выглядела естественной»
«… Ты выполнишь его один, без неё. Только не ошибись, сынок. Если ты ошибёшься, вы не встретитесь никогда»
Мимо прошествовал лакей, неся на подносе обед его сиятельству. И Первей вдруг осознал, что сейчас будет.
Он подождал немного, привычно сосредоточился. Дрожь в теле сменил лёгкий вроде как холодок…
— На помощь! Помогите! — всклокоченный лакей ворвался в приёмную. — Там…Там… Его сиятельству плохо!
Поднялась суета, шум, гам, набегали со всех сторон какие-то люди. Первей тоже побежал на помощь, но пробиться к телу его сиятельства было нелегко — толпа слуг была плотной и возбуждённой.
Подавиться за обедом может любой человек. Что тут особенного? Самая естественная смерть.
Датчанин уже прекратил судорожные попытки вытолкнуть из себя злополучный кусок, и в расширенных остановившихся зрачках плавало понимание.
Первей напрягся. Вот… Вот сейчас… Сейчас накатит волна нестерпимой тошноты, ужасная, выворачивающая
Ничего.
Когда суматоха улеглась, и лекарь, явившийся позже всех, важно зафиксировал печальный факт кончины его сиятельства, рыцарь не спеша покинул здание, подавленный, как и все, свалившимся на него несчастьем. Проходя по набережной, он снова открыл медальон, вручённый ему датчанином.
«Его вина в том, что я хочу его смерти»
Первей размахнулся и швырнул медальон в воду. Одного вашего желания недостаточно, ваше сиятельство…
Первей шёл по берегу, по самой кромке воды. Волны лизали подошвы его ботфорт, то и дело с шипением перехлёстывая через сапоги, и снова откатывались в бессилии. Первей усмехнулся — тогда, зимой, волны обращались с ним куда грубее. Впрочем, тогда он был для этой страны люггером, а теперь он уважаемый человек… Да, уважаемый человек, так как архив городского суда города Треллеборга сгорел вскоре после безвременной смерти его сиятельства. После его кончины рыцарь оставил службу и жил на проценты с капитала, тихо и скромно.
А ещё тогда был январь, а сейчас уже август. Но её всё нет и нет.
Рыцарь остановился, как вкопанный. Здесь? Да, точно, здесь! Конечно, тогда была ночь, но место это он узнал. Вот тут он выполз на сушу, кашляя и отплёвываясь. А вон там его, лежачего, захватил береговой дозор… Где-то здесь, наверное, должны быть обломки той люгги, ведь она затонула совсем рядом с берегом, на прощание прихлопнув свою команду, как мух. Рыцарь уже знал, что море имеет обыкновение выкидывать на берег всё, что затонуло на мелководье.
Да, было такое… Ещё тогда у него пропал меч, самый лучший из всех, когда-либо бывших в его руках — а за жизнь в руках рыцаря их перебывало немало.
Первея вдруг охватило озорство. Он посмотрел на своё оружие, тощую шпагу. А ну-ка…
Рыцарь огляделся — берег был пуст, как до сотворения человека. Быстро скинул одежду, аккуратно сложив её под кустом, поверх уложил шпагу. Ну, с Богом!
Первей разбежался и нырнул, стараясь проплыть как можно дальше с разгону. Вынырнув, поплыл саженками. Прибой ему не препятствовал, море сегодня было лениво и благодушно. Плавай, букашка, ныряй, ищи, чего тебе надо…
Он нашёл меч в какой-то сотне шагов от берега, и сам подивился своему везению. Меч был без ножен, но сохранился неплохо, даже почти не заржавел. Он был достаточно тяжёлый, к тому же мешал грести рукой, и Первею пришлось повозиться. В конце концов он нашёл способ — нырнув, хватал меч, пробегал по дну, насколько хватало воздуха, затем бросал оружие и выныривал. Отдышавшись, повторял всё снова. Когда наконец удалось выбраться на берег, Первей уже продрог до костей. Прыгая и приплясывая, он рысцой подбежал к кустам, где сложил своё имущество. Сейчас, сейчас, где-то тут был кремень… Огня, скорее огня!