Исповедь бандерши. 100 оттенков любви за деньги
Шрифт:
Да, Омара Хайама оспорить трудно. И мы поспешили пропивать «богатство» в ближайшую кафешку.
Люди добрые! Как же я там «накушалась»!
Поначалу я возомнила себя гадалкой. Брала в руку ладошки Полины и Обалденного, проникновенно вещала, задумчиво качала головой, на ходу выдумывала невероятные события, обещала им несметное богатство…
Потом — интеллигенткой (начала замысловато выражаться, оттопыривать мизинчик).
Потом, увидев никелированную трубу, не знаю, для чего предназначенную, я, лихо
Ну все было хорошо! Я порхала как бабочка, Обалденный кружил вокруг, Полина хлопала в ладоши… Но подошла официантка и обломала нас, сказав, что кафе закрывается.
Ничего, мы продолжили на улице. Горланили песни пьяными голосами, прихлебывая винишко. Уселись на деревянной лавочке, тут вино и кончилось.
Полинка подхватилась и понеслась добывать спиртное.
А мы с Обалденным кричали ей вслед:
— Мы требуем продолжения банкета!
Потом мы с Обалденным, обнявшись, затянули грустную песню:
Ой, у вишневому саду, де соловейко щебетав,
До дому я просилася, просилася,
А вин мене все не пускав…
И… О ужас! Я увидела быстро приближающегося к нам Рому…
— Ну все, Обалденный, смерть наша идет!
Не буду утомлять вас жалобным рассказом о том, что он мне сказал и сделал. Все и так догадываются.
Скажу одно — по результатам судмедэкспертизы, на теле и лице у меня было зафиксировано двадцать шесть гематом, проще говоря — синяков.
После его «воспитательной кампании» я вызвала такси и уехала за город, к крестной, которая с весны до поздней осени жила на даче.
Все, это уже был конец. Скандалы — это как пунктирная линия: сначала между точками большое расстояние, потом меньше, меньше. И наконец это сливается в одну сплошную черту. Которая перечеркивает все, что было раньше. И тогда понимаешь, что терпеть уже нет сил и желания…
Когда человека загоняют в угол, не оставляя ему выбора, он рано или поздно начинает защищаться.
На следующее утро, составив в голове зловещий план, я тщательно оделась и отправилась на работу к мужу.
Вошла в здание, где располагалось их управление, спросила командира роты.
Тук-тук…
— Здравствуйте! — говорю.
— Что вы хотели, девушка? — лениво спросил командир. Молодой, крупный мужчина с неприятными «рыбьими глазами».
Я сняла темные очки. У мужика глаза на лоб полезли.
— Я, — говорю, — жена вашего подчиненного, Лаврушко. Это он меня избил и делает это регулярно.
— А что вы от меня хотите? — нагло ответил он, усмехаясь.
— Я хочу, чтоб вы поговорили с ним. Вы ж командир роты, вы должны и воспитательной работой
— Девушка — это ваши семейные дела, меня это не касается! — с раздражением ответил он. — И вообще, чего вы жалуетесь?! Насколько я знаю — у вас маленький ребенок. Ну и кому ты с ребенком будешь нужна?
— Как кому? Один женился, и другой женится… Значит, вы помочь отказываетесь… — констатировала я факт.
— Я просто ничего не могу сделать! — спешно выпроводил он меня. — Разбирайтесь сами.
Ну сами так сами! Значит, придется применить шоковую терапию. Я взяла такси и поехала в больницу — снимать побои.
С полученной справкой я направилась в наше районное отделение милиции.
Все мы знаем, что мент гаишнику не кент, поэтому опера с превеликим удовольствием приняли у меня заявление!
Оттуда я вернулась домой, к матери. И не успела я переодеться — звонок в дверь.
На пороге бледный как мел Роман, рядом его командир с вытаращенными «рыбьими глазами».
— Девушка, зачем вы это сделали? — начал возмущаться командир. — Вы что, не понимаете, что вы создали большую проблему своему мужу и вообще всей нашей роте?!
— Конечно, понимаю. Я для этого и написала заявление, чтоб сделать вам проблему! — довольно хмыкнула я в ответ.
— Нет, ну ты… Можно я буду на «ты»? Ты сделала такую глупость, что он теперь жить с тобой не будет! — «открыл мне глаза» служивый (явно не великого ума мужичонка).
— А вы что, считаете, я это сделала для того, чтоб жить с ним? — неподдельно изумилась я.
— Ну я понимаю, ты хотела проучить его… Но можно ж было решить это полюбовно! — рассудил командир, наверняка свято уверенный, что все бабы — дуры.
— А вот тут вы очень ошибаетесь. Я это сделала, чтоб наказать его. На всю жизнь наказать. А воспитывать мне его уже неинтересно, потому как он мне уже не нужен! — ласково улыбнулась я, наблюдая, как они все больше начинают нервничать.
Ромашка молчит, словно говна в рот набрал.
Потом, подумав, повернулся к командиру, тихо сказал:
— Николаич, дайте мы сами поговорим…
Прошли в дом. Я вышла на балкон, закурила.
— Ну говори, что, в молчанку играть будем?
— Юлечка, я тебя прошу, забери заявление, меня с работы уволят… — опустив голову, выдавил он.
— Вот и хорошо, это мне и надо! Почему я должна переживать за тебя? Ты ж не подумал обо мне? — беспечно хохотнула я в ответ.
— Ну зачем ты мне жизнь ломаешь? — почти шепотом, со слезами на глазах спросил он.
— А ты мне зачем? Ты издевался надо мной год, ты гнал меня из дому с грудным ребенком, прекрасно зная, что меня тут никто не ждет… — безжалостно напомнила я.
— Юль, через четыре часа заявление забрать уже будет невозможно! — взмолился он, судорожно и часто вздыхая.