Исповедь четырех
Шрифт:
Умка: Это был последний всплеск этого Арбата. Тут еще хиппи какие-то собирались. Потом я уже поняла, что они спецом приходят меня послушать.
Уже который раз мы заговариваем с Аней про хиппи. И я думаю, что для таких вот людей, как я, хиппи, которые, оказывается, все годы прямо с моего рождения были в нашей стране и сейчас есть, как будто какие-то инопланетяне, рядом ходят, тусуются, песни поют, а мы их не видим. Ну, то есть, я не вижу. Мимо нас проходит странная компания людей. Несколько широкополых охранников в камуфляже прогуливают господина в легком пальто. Господин с видимым удовольствием пялится
Умка: Я когда филологией занималась, я все думала, вот пробьет час, я бумажки все выкину, и у меня перед глазами видение: вот я стою с гитарой, так «блямс» — и все соберутся. И когда я первый раз это сделала, то никто особенно не собрался. Это было смешно.
Аня поправляет бейсболку и останавливается.
Потом уже, конечно, такое обретаешь ощущение (показывает мне крепко сжатый кулак), что вот они все у меня здесь, я научилась это делать здесь. Когда ты знаешь, что владеешь аудиторией. После «здесь» выходить на сцену в клубе, это прям курорт (улыбается и смеется).
Умка: Началось с того, что весной 1995 я шла на квартирник памяти Майка, где собиралась поиграть после огромного перерыва, и вот тут (показывает на точку) сидели маленькие хиппи, а у меня было приподнятое настроение, и я им сказала, а давайте я вам песенку спою, а меня не знает никто, потому что я не тусовалась уже много лет. Я гитару — рраз. На ней — бээмс. Что-то спела, смотрю, они говорят, ой, она умкины песни поет. И один сообразил: «Так это же Умка и есть»! Я думаю: «Ого, не забыли».
Я вспоминаю, как Умка рассказывала про то, что у нее был после активного хиппования семилетний период глубокого замужества, когда она не писала и не пела песен, старые связи распустила как вязанье и вообще занималась исключительно филологией. Но потом поняла, что это не ее путь, и с восторгом вернулась в музыку. Значит, было это тут.
А Умка мне показывает еще один арбатский закоулок.
Умка: Вообще ничего хорошего здесь нет, в этом Арбате… Тут было в 86-м году кафе, называлось «Арба», у него все собирались, потом выгнали, а вот тут была «решетка», из которой шло тепло, и все тусовались «на решетке». А вот здесь через 10 лет стало кафе «Бублики», и потом уже, в 95-м и далее, собирались здесь, и тут было мое главное место, где петь.
Мы миновали художников, и мне опять пришло в голову, что лучше б они меня рисовали, а не Ди Каприо.
Умка: Для настоящего музыканта это невыносимо. Вся эта машинерия уличная.
«Машинерия? — переспрашиваю я, — комбики и усилители для гитары?»
Умка: Нет, это когда ты смотришь: кто пришел, кто ушел, если у кого-то кто-то попытался что-то спиздить, кто-то с кем-то подрался, ты сразу это разруливаешь.
«А это что, — я удивляюсь, — твоя проблема»?
Умка: Это моя проблема до сих пор.
Я, кстати, помню почти всех, кто тогда на Арбате играл. Были там мальчики, которые ходили и лежали на стеклах, были актеры, которые травили анекдоты возле театра Вахтангова, а вокруг них собиралась плотная толпа. Мне казалось тогда, что это очень крутая работа. Пел кто-то тоже все время, но мне не нравилось.
Проходим как раз театр. Огибаем тетю с сонным котом на руках. Ворочают головами по сторонам бодрые пожилые японцы.
Мне всегда казалось, что
«С долларами, между прочим, засада. Отправляясь на Арбат, всегда мечтаешь о богатом иностранце, который так проникнется, что отстегнет тебе сразу полкошелька… Фигушки. Иностранцы предпочитают не останавливаться, а если и башляют, то чрезвычайно скупо. Только как-то раз мы снискали одобрение американской девицы, купившейся на пару госпелов в моем отчаянном исполнении. Оказалась из некоей христианской организации. Дала, по-моему, доллар или два».
Аня подметает фиолетовыми клешами мостовую. Оператор забегает вперед и снимает, как она долго стоит одна на фоне строительных лесов, оплетающих запредельную арбатскую недвижимость.
Умка: Никакой ностальгии не испытываю, не могу сказать, чтобы я любила Арбат.
И добавляет вопреки всякой логике:
Возвращаешься откуда-нибудь сюда, как будто домой вернулась. (Длинная пауза)
В общем, здесь больше плохого, чем хорошего.
Взгляд Умки скользит по торговцам в передниках поверх курток, по прохожим.,
Умка: А вот тут была гуттаперчевая девочка в купальнике, с грустным выражением лица и длинными волосами. Ох, как мне ее стало жалко — я однажды видела, как за ней пришел отец.
«А художников ты этих знаешь?» — говорю. «Конечно, — кивает Умка. — Тут такие подводные течения, все всех знают». Проходим «стену Цоя». Там сидит на рюкзаках стайка подростков в черном.
Умка: Я раньше за деньги не играла, начала на Арбате (вздыхает). Тут начинаешь не в глаза смотреть людям, а в руки, сразу оцениваешь, сколько кто положит.
Один мой знакомый сказал, что Арбат — это улица неудачников.
«Ну что, — подошел к нам оператор и, закусывая перчатку, лезет за сигаретами. — Я все снял. Куда мы теперь?» «На Гоголя», — говорю.
Глава четвертая
Нежные души
В общем, я так себе понимаю, что к тому моменту, когда Аня впервые пошла со своей старенькой «Кремоной» петь песни на Арбат, она была кандидатом филологических наук. А до этого у нее был перерыв на то, чтобы быть женой и научным работником, а еще до этого она увлеченно хипповала. И Гоголя, на который мы сейчас шли, Гоголевский бульвар, был важным местом хипповой тусовки. Эту часть жизни неведомые силы тоже от меня утаили, несмотря на то, что Гоголевский бульвар и его окрестности года три был моим ежедневным маршрутом. Более того, у меня на Гоголевском проживает несколько близких друзей и их семей. Дедушек с внуками и собаководов — помню. Хиппи — нет. Мы подходим к памятнику.
Умка: …здесь вот, как ни идешь, обязательно на лавках лежат колдыри и спят.
От лавки отделяется уголовного вида молодец и идет к нам, но еще не нагнал.
Умка (с некоторой досадой): Сейчас будет деньги просить. Давай говорить по-английски?
Я: Давай.
Парень подходит к нам с оператором. Умка незаметно заворачивает за памятник и уходит в глубь бульвара. Мы остаемся с уголовным молодцом. Второй оператор продолжает писать звук удаляющейся Умки.